Сергей Довлатов - Переписка С.Д. Довлатова с И.П. Смирновым

Может быть, издательство «Кнопф» скоро подпишет со мной контракт на эту книжку (часть ее уже переведена и даже опубликована), тогда я получу аванс и отменю экономию. «Зона» выходит в августе, уже есть гранки.[1] В связи с «Зоной» мой агент питает некоторые коммерческие иллюзии, во всяком случае, слово «Зона» на обложке набрано мелко, а «Записки надзирателя» — в пять раз крупнее, а справка об авторе называется: «Гулаг не по Солженицыну» или что-то в этом роде. Немного унизительно, когда тебя рекламируют в качестве чего-то, отличающегося от Солженицына.

«Звезду» № 3 попытаюсь раздобыть в магазине советской книги.

Напомни мне, когда ты будешь в Америке?

Хочу кое-что разъяснить тебе в связи с издательством «Эрмитаж». Я на сто процентов уверен, что книгу Жолковского (кто такой Щеглов, я не знаю)[2] Ефимов издает за счет автора, никаких сомнений в этом быть не может. Ефимов даже пьесы Аксенова издал за счет автора, считая их некоммерческими. «Ардис» (у которого много денег) тоже не издает научных книг за собственный счет. Это более или менее понятно. Однако я намерен все же с Ефимовым поругаться — уж очень он стал невыносимым скрягой и жилой. Я довольно хорошо знаю русские издательско-типографские расценки и параметры и поэтому чувствую ужасную неловкость, когда Игорь при мне хитрит или попросту врет. Кажется, ты не очень близко с ним знаком, но с ним произошло вот что. Он так много и так тяжко работает (это правда), что решил на этом основании потерять человеческий облик. Я прямо-таки слышу, как он говорит своей жене: «Мариша, чтобы выжить, мы должны стиснуть зубы и превратиться в монстров». Ефимов очень изменился, а мне вообще не нравится мысль о том, что на Западе надо меняться в какую-либо сторону. В частности, свою жену Лену я уважаю за то, что она одета здесь так же посредственно, как и дома.

Где выходит твоя книжка о Пастернаке?[3] Будь здоров. Привет твоей жене.

С.

1. См. примеч. 4 к письму 4.

2. См. письмо 46.

3. Смирнов И. П. Порождение интертекста (Элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б. Л. Пастернака) // Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 17. Wien, 1985.

***

48. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

пишу второпях, п<���отому> ч<���то> вокруг густой хаос. Ну, например, в Мюнхене умер Ренатин шеф, хоронят его в Гамбурге, жена его вполне беспомощна и похороны должна организовывать Рената; в Дюйсбурге же умер израильский поэт Давид Рокеа[1] (в 30-х он эмигрировал из Польши), наш знакомец; параллельно этому сама по себе сломалась машина; через день мне нужно читать доклад в Швейцарии, в Берне, а доклад еще не готов. И т. д. Бывают такие полосы. Надеюсь, что в середине июня хаос рассосется.

Мы обсудили с Толей твой приезд. Решили, что в Мюнхене ты будешь жить у него, благо в его новом доме есть специальная гостевая комната. А в Констанце — у меня. Мои планы относительно поездки в Америку все более и более расстраиваются. Конференция в Вашингтоне организуется из многочисленных заседаний отдельных групп — каждая группа докладчиков объединяется какой-то темой. Так вот: группа (пэнел), в которой я участвую, состоит из немецких, австрийских и голландских славистов. Австрийцы и голландцы постепенно отпадают, п<���отому> ч<���то> не могут разыскать денег на поездку. Похоже, что на конференцию я не поеду. И тогда я просто прилечу на неделю в Нью-Йорк за свои деньги, когда это всем подойдет. Щеглов — московский структуралист, соавтор Жолковского, профессорствует в Канаде. Моя книжка о Пастернаке появится в Вене как приложение к «Венскому славистическому Альманаху» (печать — офсетная, почти самиздат). Читал в «Гранях» твой рассказ и статью Парамонова о славянофилах.[2] Если Парамонов читает по-немецки, то я вышлю ему (через тебя) мою немецкую статью на близкую тему.[3] Новости из Л-да — скудные. Звонил Валере Попову. У него вышла книжка (в основном составленная из старых рассказов). Лето он проводит в попытке устроить дочь на английское отделение университета. У Панченки какие-то неприятности на службе, п<���отому> ч<���то> он явился пьяным на заседание Ученого совета Пушкинского Дома. Азадовский, кажется, надеется вскоре появиться на Западе. По слухам, у него уже есть место в Университете, в Канне. Одним словом, картина тамошней жизни — рутинная.

Обнимаю тебя. Приветы — всему твоему семейству. Рената кланялась бы, не будь она в сей момент в Гамбурге, на похоронах.

Твой

Игорь

4 июня 85

1. David Rokeah (1916—1985) — израильский поэт, переехал в Палестину в 1934, скончался во время литературного турне по Германии в Дуйсбурге (Duisburg).

2. Парамонов Б. Славянофильство // Грани. 1985. №  135.

3. Smirnov I . Inofizielle Traditionalismus vs. ofizielle Messianismus. Zur Genese zweier russischer Kulturtraditionen // Text — Symbol — Weltmodell. Festschrift für J. Holthusen. München, 1984. S. 583—602.

***

49. Сергей Довлатов — Игорю Смирнову

7 июля <1985>

Дорогой Игорь!

Я тебе долго не писал, потому что абсолютно ничего не происходит. Родители мои здоровы, сынок растет, дочка не то чтобы вышла замуж, но переехала к одному славянскому юноше по фамилии Некрасов. Юноша, конечно, незатейливый, как большинство эмигрантских детей, но, во всяком случае, не наркоман, сохранил способность говорить по-русски, учится в колледже[1], а главное — осторожно водит машину.

Живем мы по-прежнему бедновато, но образ жизни — для меня чуть ли не идеальный. Я всего раз в неделю бываю на радио, Лена работает дома, короче, мы не служим, не ездим в проклятом метро, то есть практически живем не в Нью-Йорке, городе по-своему замечательном, но истощающем нервную систему.

У меня вышла книжка в «Ардисе»[2], скоро получу от них экземпляры и вышлю тебе. Книжка — без кокетства — плохая, хотя бы потому, что очень небеспристрастная, речь в ней идет о газете, масса узнаваемых прототипов, все мои обиды вылезли наружу.

В августе выйдет по-английски «Зона», и мой агент считает, что на этот раз я даже заработаю какие-то ощутимые деньги. На обложке они слово «Зона» нарисовали мелко, а «Записки русского тюремного гарда» — крупно, для продажи. Так что я ощущаю себя не столько писателем, сколько тюремщиком.

В Карнеги-холле выступали Евтушенко с Вознесенским. Поверь мне, это было что-то страшное. Не просто безвкусно, пошло или глупо, а как-то вопиюще лакейски и позорно, вплоть до того, что Евтушенко танцевал, бил в барабан и выкрикивал: «Американцы и русские — братья». У Евтушенко лицо спившегося лесоруба, а у второго — жабья рожа, щеки лежат на плечах, кривлялись оба невообразимо. Сначала я посмеивался, а потом окончательно расстроился. Как-то я привык думать, что здесь, в эмиграции, все ненастоящее, а там — продажное, цензурное, но в каком-то смысле солидное, подкрепленное аудиторией, масштабами. Так вот, ничего подобного.