Сергей Довлатов - Переписка С.Д. Довлатова с И.П. Смирновым

Не нужно ли каким-то образом представлять здесь твои ученые интересы? Я знаком с 15—20 местными славистами, есть среди них очень симпатичные и даже разбирающиеся в литературе, есть, конечно, и очень невежественные. Может быть, нужно кому-то звонить, торопить, о чем-то напоминать, то есть — производить нечто такое, что удобнее делать из Америки, без расходов на телефон и пр. Скажи Ренате привет. Хорошо бы когда-нибудь увидеться и часов десять говорить об общих знакомых. Скажем, что делает Абилев <���Так!>?[3]

Обнимаю вас.

С. Довлатов

1. Катерина Довлатова родилась 6 июня 1966 в Ленинграде.

2. Ефим Григорьевич Эткинд (1918—1999) — ленинградский филолог, в 1974 по политическим мотивам лишен гражданства и выслан из СССР.

3. Михаил Евгеньевич Абелев (1941—1994) — соученик С. Д. и И. С. по университету, журналист.

***

14. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

получил от тебя письмо и книгу. Письмо меня не сразу нашло, п<���отому> ч<���то> я как раз был в Констанце. Там наш университет устроил скромную домашнюю конференцию, куда мы вызвали Фиму Эткинда. По ходу взаимной болтовни, которую мы с ним вели день напролет, он сказал, между прочим, что «в полном восторге от твоего рассказа» в альманахе «Руссика».[1] Отсюда удобно перейти к книге, за которую, понятно, спасибо. Мне кажется, что ты нашел свой прием. Этот прием, в общем, очень прост: ты комментируешь то, что сам написал. Я имею в виду письма к издателю.[2] Можно было бы даже целый роман написать в виде писем к издателю. Переслаиваются две формы текстов: одна — как бы о реальности, вторая — о текстах. Я не хочу сказать, что тексты-в-текстах никто до тебя не писал. Наоборот. Очень многие. Но именно твой прием состоит, как мне кажется, в том, что ты в тексте о текстах (в письмах) заново описываешь уже описанное. Вагинов, скажем, описывал то, как он создавал какой-нибудь текст.[3] То же самое — в «Фальшивомонетчиках».[4] А ты, в отличие от Вагинова, проходишься еще раз по тому же самому материалу. Такой же прием (переписывания заново) у тебя — в предыдущей книге. Сохраняй это и дальше. Чтобы не заниматься исключительно похвалами, хочу тебе сказать, что с Фрейдом ты погорячился. Т. е. старикашке было бы где развернуться, если бы он узнал, что тебе снится, будто у тебя в ресторане не хватило денег расплатиться. Это, в частности, означает для психоаналитика, что ты склонен к орально-анальному эротизму, но скрываешь это, т. е. сам же с этим и борешься. И еще многое другое означает этот сон — можно прямо-таки на его основе исследование о твоей личности писать.

В Париж я не еду (пока, во всяком случае) по той же причине, что и ты: не хочу встревать в склоки. Если тебя на Западе поразило, что он существует, то меня, что я могу здесь существовать. Что могу иногда говорить по-немецки или водить машину, или преподавать. Наша сучья родина приучила-таки нас к мысли, что нигде, кроме как в первой стране победившего, мы жить не можем. Т. е. к мысли о нашей глубокой провинциальности. Мучительно пытаюсь от этого наваждения избавиться. А Абелев — я знаю, что делает. Он заведует корпунктом ТАСС в Белграде. Он очень сильно продался, но меня по-прежнему (так мне хотелось бы думать) любит как некую свою нереализованную возможность. Может быть, в ноябре я поеду в Загреб (опять же скромная конференция об авангарде) — и вот, не знаю, звонить оттуда этому сукину сыну или нет. А вот Байбаков[5] скоро тебя удивит. Но как — об этом я пока умолчу.* Он, между прочим, абсолютно честный человек. Я его уважаю. Он мне, как мог, помогал, когда я сидел полтора года в отказе. И даже изрядно. Но потрясающих мир идей у него, разумеется, нет. <���…>

Обнимаю и желаю удачи. Рената просила тебе передать, что она тебе очень благодарна за милые слова о детях. Она смеется как резаная, когда я ей вслух читаю твои письма. Всяческие приветы семейству.

Твой Игорь. 10. 10. 82

P. S. Американские слависты исправно исполняют все свои обязательства. Кстати, не знаешь ли ты Стива Руди?[6]

P. P. S. <���…> забыл сказать: мой (не) агент из Ленинграда написал, что пока не виделся с Арьевым, но обязательно его разыщет.[7]

* Нет, нет, это не эмиграция!

1. Вошедшие затем в книгу С. Д. «Наши» фрагменты, названные «Дядя Леопольд. Теткин муж — Арон: Из книги „Семейный альбом“», напечатаны в литературном сборнике «Russica-81» (New York, 1982).

2. См.: Довлатов С. Зона. Записки надзирателя. Ann Arbor, MI: Hermitage, 1982.

3. Константин Константинович Вагинов (1899—1934) — поэт, прозаик. См., например, в его романе «Козлиная песнь» (1928) роль Автора внутри текста или в романе «Труды и дни Свистонова» (1929) завершающую роман главу «Приведение рукописи в порядок».

4. «Фальшивомонетчики» — роман (1925, русский пер. 1933) Андре Жида.

5. Сергей Николаевич Байбаков (род. в 1939) — журналист, университетский приятель И. С. и С. Д., работал в Нью-Йорке, был корреспондентом ТАСС при ООН.

6. Stephen Rudy (1949—2003) — американский славист; см. о нем подробнее очерк «Руди» в: Ронен О. Шрам. Вторая книга из города Энн. СПб., 2007. С. 168—185.

7. Никто к А. Ю. Арьеву по этому поводу не обращался, затея С. Д. с изданием осталась неосуществленной.

***

15. Игорь Смирнов — Сергею Довлатову

Сережа, дорогой,

прости, что не сразу отвечаю: у нас случилась неприятность — преждевременные роды у Ренаты. Ребенка спасти не удалось. Теперь уже все позади, и Рената чувствует себя более или менее прилично (тем более что возможность последующих попыток открыта, и это ее успокаивает), но поначалу было тяжело. Чтобы отвлечь ее от воспоминаний, я взял ее с собой в Загреб, откуда мы только что и вернулись. Несмотря на кризис (нет бензина и кофе), Югославия производит впечатление почти Запада. При этом в этой стране почему-то самое большое число политзаключенных по сравн<���ению> с другими соцстранами. Было очень приятно наблюдать, как в восемь часов утра хорваты выпивают первую рюмочку сливовицы. Делают это все — вплоть до столетних старух. Между тем в Л-де происходит следующее: Гарика Л. вызвали в ГБ, где поинтересовались, как он переправляет на Запад рукописи его (чисто научных) статей. И пригрозили: если не скажет, то тогда ни меня, ни Ренату больше не пустят в СССР. Одним словом, мой сборник, который я хотел здесь издать, распался. В Л-де никто не хочет рисковать. Боюсь, что и твоя идея в нынешней ситуации не сработает. Я понимаю все эти гэбэшные предупреждения так, что ГБ хотела перекрыть каналы, по к<���отор>ым на Запад могла попадать неподцензурная информация в период смены власти. Так что, может быть, сейчас, когда власть сменилась, на наши невинные затеи будут смотреть снисходительнее. Тем более, что как будто бы намечается большой поворот к либерализации. Посмотрим. А что касается Стива Руди, то черт с ним, — сейчас не до него, да и тебя по пустякам не хочется дергать. Воспользовавшись твоей просьбой, я купил «Плэйбой», и буду теперь это делать постоянно, п<���отому> ч<���то> в ноябрьском номере твоего рассказа нет.[1] Может быть, он был в октябрьском? Тогда достать его трудно, хотя и возможно. В декабрьском, судя по предварительному оглавлению, тебя тоже не будет. А вообще, поздравляю с «Плэйбоем»! Скажи, пожалуйста, думал ли ты когда-нибудь в юности, что тебя напечатают в этом журнале? Кстати, о юности: из Загреба я позвонил в Белград, Мишке Абелеву — вначале его не было на месте, и я назвал мою фамилию, пообещав позвонить еще раз, что и сделал, но тогда некий сотрудник ТАССа сказал, что А. просит позвонить ему по другому номеру, что я также сделал, но там была снята трубка. Такие дела. Обнимаю. Передавай приветы семейству. Рената кланяется.