Александр Ширвиндт - Schirwindt, стёртый с лица земли [calibre]

На сцену вышел маленький мальчик в клет­чатой рубашке, в штанишках на лямках, встал среди сцены и заиграл. Что он играл, мы не знали — не объявляли, — но игра понрави­лась, хлопали усердно.

Учительницу, что учила тогда первый класс, звали Марфа Николаевна Афанасьева. Фотографа, который жил неподалеку от квар­тиры Ширвиндтов, звали Можаринов Арка­дий Иванович. А водовоз, что любезно давал Ширвиндту вожжи и черпак для воды, рабо­тал конюхом в конторе агентства «Камлесо- сплав», которая располагалась неподалеку от их квартиры. Туда же они ходили обедать, по­скольку были прикреплены к столовой этой конторы. Так часто поступали с семьями эва­куированных, чтобы хоть как-то облегчить их жизнь.

Мы тоже иногда бывали в этой столовой (в ней работала наша мама) и не раз встречали того мальчика, что играл нам на скрипке.

Когда мы уже стали взрослыми и с экранов телевизора увидели А. А. Ширвиндта, возник вопрос: а не тот ли это Ширвиндт, что высту­пал на школьной сцене в 1941 году? Выясни­лось, что тот...

Георгий Шестаков».

Если удастся построить город своего про­шлого, обязательно обращусь к Георгию с просьбой быть там главным архивариусом

Что касается моей музыкальной карьеры, то триумфом на сцене чердынской школы она не закончилась. Побывал я и на столичных подмостках. Чтобы не быть голословным, привожу документ.

Как видите, издевательства над моими ФИО начались с детства: кроме отсутствующе­го в конце «т» еще подозрительное «С» в нача­ле имени. Это, очевидно, Саша, ибо я могу официально быть Александром, Аликом, Са­шей и Шурой. Был всяким — умру Шурой.

Мое среднее образование по возвращении из эвакуации продолжилось уже в элитной московской 110-й школе. Учился я жутко, и, если бы не мамины школьные концерты, меня бы вышибли.

Мама, будучи редактором Московской фи­лармонии, дружила с такими великими твор­цами середины прошлого века, чьи фамилии даже неловко произносить — подумают, я за­болел манией величия. И чем катастрофичнее складывалась моя школьная судьба, тем мощ­нее выглядел состав очередного концерта для родителей и подшефных. Флиер и Козлов­ский, Журавлев и Обухова, Рина Зеленая и Плятт томились в кулисах маленькой школь­ной сцены, пытаясь в складчину закончить вме­сте с оболтусом своей подруги школу № 110.

Главная беда была — химия. На выпуск­ном экзамене я с ужасом узнал, что химии — две: органическая и неорганическая. Мне одной-то было через голову. Перед экзаменом наши умельцы взорвали в кабинете дымовые шашки, в дымовой завесе украли билеты и по­метили мне один точечками с обратной сто­роны. Всю ночь, как попугай, я повторял ка­кие-то формулы. На следующий день вытащил помеченный билет. Словно автомат, лепил от­вет, но попался на дополнительном вопросе: «Как отличить этиловый спирт от метилово­го?» Я вспомнил, что от одного слепнут, а из другого делают водку. И начал: «Возьмем двух кроликов. Капнем им в глаза разного спирта. Один — слепой, а другой — пьяный».

Мне поставили тройку условно, взяв с меня обязательство никогда в дальнейшей жизни не соприкасаться с химией. Что я честно вы­полняю. Кроме разве прикосновения к спирту, хотя до сих пор не знаю, что я пью — этило­вый или метиловый. В связи с тем, что вижу все хуже и хуже, думаю, что пью не тот.

У нас в школе был довольно сильный драм­кружок Примами считались Леня Глейх и Ва­дим Маратов, ставшие потом очень хорошими артистами. Меня они иногда брали что-то им подыгрывать. Помню свой дебют на драмати­ческих подмостках. Играли сцену из «Бориса Годунова». Стоял школьный стол, покрытый до пола зеленым сукном. Леня Глейх — Пимен с седой бородой, наклеенной на испуганное еврейское личико, а Вадик — Самозванец. Я же всю сцену сидел под столом и немного шатал его, чтобы пламя свечи на столе колыхалось. Это было таким потрясением для зрителей: душный маленький школьный зал — и вдруг пламя колышется, как на ветру. А это я.

Наш класс можно вносить в Книгу рекор­дов Гиннесса. Два сумасшедших однокашника-старичка уже пятьдесят пять лет собирают всех наших — кто еще остался живой и кто не уехал в Израиль или Америку. Более того, не­давно уже из Америки приезжали. Сережка Хрущев, к примеру. А у нас есть один почти ге­нерал, мой замечательный школьный друг. Он, начиная с пятого класса, каждый год выпускает фотографическую стенгазету, которая называется «Колючка». Там под каждой фи­зиономией — четверостишие. Как был у него «ФЭД» пятьдесят лет назад, так и остался, и он снимает им до сих пор. «Колючка» вывеши­вается каждый год в том кабаке, где мы про­водим традиционный сбор. Он приходит за­ранее и разворачивает этот рулон. Такой портрет Дориана Грея наоборот. Страшная картина: начинается с двенадцатилетних рож, а кончается семидесятилетними. Мемориал советского среднего образования.

Мой город надо реставрировать сразу в процессе его застройки у а то будет поздно.

Вот Питер к 300-летию весь накрасили, и наехал миллиард иностранцев. А у меня там много знакомых старух живет, блокадниц. Народные артистки, между прочим.

Они показывали мне новые карточки: «макаронные изделия — скидка 10 процентов»,«спички — 15 процентов». Когда снаружи замалевали весь Питер, а всю срань занесли во дворы, так что войти страшно, этих моих старух позвали куда-то, дали еще талонов на что-то бесплатное и попросили: «Вы живете в шикарных исторических домах, а во двор войдешь — ужас. Берегите честь родного города!» И мои старухи стояли за макароны у ворот и не пускали иностранцев: «Во двор нельзя! Частная собственность!»

Сейчас я живу в доме на Котельнической на­бережной. В первой сталинской высотке. Ко­нечно, не с моими финансами возводить в го­роде Ширвиндте высотное здание — тут нужна рука Москвы, поэтому пока оставим строи­тельство небоскреба в области мечты и пого­ворим о нынешнем моем жилье.

Обменялся сюда случайно лет сорок назад. Это микрогород, отданный когда-то Стали­ным под заселение самым-самым. Паустов­ский и Твардовские, Раневская и Ладынина, Роман Кармен и Никита Богословский, Клара Лучко, Канделаки, Лидия Смирнова, Уланова и так далее и так далее. Сейчас картина, с точ­ки зрения личностной мощи, конечно, пожи­же, но зато сегодняшние хозяева жизни ску­пают у испуганных потомков по несколько квартир на этаже, соединяют в витиеватые ар­хитектурные ансамбли и обитают в этих лаби­ринтах, боясь не отличить при реконструк­ции несущую стену от ненесущей. И вот бед­ные стены нашего дома несут на своих древних плечах груз ответственности за без­надзорность.