Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Однако, когда в первых номерах «Вестника Европы» за 1878 год появились письма Пушкина к жене, общественное мнение не оказалось единодушно одобрительным. Более всех возмутились братья Натальи Александровны, с которыми она, видно, предварительно не посоветовалась. Разнесся даже слух, что они собираются в Париж — свести счеты с Тургеневым. Но и многим другим публикация столь интимных писем показалась преждевременной, если вообще допустимой. Более того, появление тех самых писем, которые, может быть, лучше всех прочих раскрывают личность Пушкина, вызвало бурю возмущения. «Роняет Пушкина», «домашний хлам», «пора положить конец пошлости» — вот только малая часть «сердитых» формулировок. И все же теперь, когда с вышины нынешнего столетия, оцениваешь поступок младшей дочери Пушкина, видишь и ее и И. С. Тургенева несомненную правоту. Почему? Об этом исчерпывающе сказал сам Иван Сергеевич. Но следует учитывать и практические обстоятельства: откажись тогда Наталья Александровна от публикации, — трудно предсказать судьбу писем. Мы бы могли никогда не узнать их содержания.

Оригиналы писем Наталья Александровна поначалу твердо решила удержать у себя. В ответ на просьбы редактора «Вестника Европы» М. М. Стасюлевича оставить национальную реликвию на вечное хранение в России она писала ему 8 января 1879 г.: «Милостивый государь Михаил Матвеевич! Иван Сергеевич передал мне ваше предложение насчет писем отца моего. Признаюсь откровенно, что я не в силах принести ту жертву, которой вы от меня ожидаете. Я так дорожу письмами отца моего, что при жизни никогда добровольно не расстанусь с ними».

В 1880 г. графиня Меренберг приехала в Москву на открытие памятника, повидалась с братьями и сестрой; встретилась и со своими детьми от первого брака, воспитывавшимися в России. Видимо, тогда А. А. Пушкин убедил ее передать оригиналы писем отца, возвращенные ей редакцией «Вестника Европы», в Румянцевский музей. Так и было сделано в 1882 г. Однако следует оговориться: Наталья Александровна передала только письма Пушкина к жене, но не к невесте. Оригиналы последних хранились у ее дочери, потом оказались в коллекции С. П. Дягилева, а от него перешли к С. Лифарю. После его недавней кончины русские национальные реликвии — 10 писем Пушкина к невесте и одно к будущей теще — увы, тоже не попали в нашу страну, но хочется думать, что хотя бы к 200-летнему юбилею поэта все-таки попадут. Тексты их давно опубликованы, но подлинники до сей поры не возвращены.

22 января 1886 г. в Висбадене к графине Меренберг наведался издатель «Русской старины», историк отечественной культуры М. И. Семевский. Он записал ее короткие «воспоминания», конечно, воспоминаниями не являющиеся и большой ценности не имеющие. Приведем несколько строк: «Я родилась за несколько месяцев до кончины отца моего, именно весной 1836 г. в Петербурге, где и выросла и дожила до 16-летнего возраста. Все, что знаю об отце, это уже по рассказам моей матери. Причины дуэли отца мать моя исключительно объясняла тем градом анонимных писем, пасквилей, которые в конце 1836 г. отец мой стал получать беспрестанно.

Едва только друзья его В. А. Жуковский, князь П. А. Вяземский успокоют отца моего, — он вновь получает письма и приходит в сильнейшее раздражение. <���…> Место, на котором была дуэль, я в точности не знаю, на Крестовском — нет, кажется, в Лесном. Квартира, где он умер, была матерью покинута. <���…> Материальные недостатки не были причиною, способствовавшею смерти моего отца. Он имел два имения, и сочинения его приносили прекрасный достаток: ему платили по червонцу за стих». Стоит, конечно, читая это, задуматься о причудах передачи информации от поколения к поколению и о том, что дальние потомки порой гораздо больше знают о временах ушедших, чем те, кто был к ним куда ближе…

14 мая 1913 г. в доме дочери — графини Софии Торби, скончалась ее мать — графиня Меренберг, урожденная Пушкина. По завещанию, прах ее был развеян над гробом мужа — покоиться в семейном склепе рядом с ним, по странным сословным законам, она не имела права.

Речь пойдет, конечно, не о задуманной Пушкиным в 1828 г. повести с таким названием, а о вполне реальной даче на Каменном острове, куда Наталья Николаевна с детьми перебрались, пока он был в Москве. Роды жены Пушкин всегда воспринимал с ужасной тревогой. Он даже старался исчезнуть из Петербурга на эти дни. Так и в последний, четвертый раз, она родила за несколько часов до его возвращения. Что-то было не в порядке — несколько раз акушерка посылала за доктором. Но к ночи, к приезду Пушкина, все кончилось благополучно: появилась на свет дочь; Наталья Николаевна спала и лишь на утро получила ожерелье — трогательный подарок Нащокина… Наташа-младшая родилась слабенькая, этим и объясняется, что крестины в Предтеченской церкви на Каменном острове задержались больше чем на месяц.

Пушкинист М. И. Яшин проделал кропотливое исследование [169] Журнал «Нева», 1965, № 2. всех особенностей местоположения, истории постройки и переделок дачи действительного статского советника члена Почтового совета Ф. И. Доливо-Добровольского, участок которой в наши времена находится по адресу: угол Набережной Большой Невки и Большой Аллеи, д. 2/35 и по Большой аллее, д. 31 и 33. Выяснилось, между прочим, что в проектировании дачи Доливо-Добровольского принимал участие знаменитый архитектор В. П. Стасов. В 1836 г., когда здесь жили Пушкины, дача состояла из двух отдельных домов, флигеля и крытой галереи. Комнат было не менее пятнадцати — ведь с Пушкиными жили сестры Натальи Николаевны и, по-видимому, ее тетушка Катерина Ивановна. На первом этаже одного из строений находился кабинет Пушкина, рядом гостиная; наверху того же дома — комнаты Натальи Николаевны. Дети с няньками и сестры Гончаровы обитали в другом доме, Е. И. Загряжская — во флигеле. «С балкона пушкинской дачи, — пишет М. И. Яшин, — открывался чудесный вид на Елагин остров, на просторы Большой Невки с белыми парусами лодок и сады Новой Деревни на противоположном берегу»…

Следует сразу сказать, что хотя и трудными были материальные обстоятельства, сложными литературные заботы, отвратительными расползавшиеся сплетни, все же ненастное, почти без солнца, дачное лето 1836 г. можно считать последним временем тихой семейной жизни Пушкина и последнего его творческого взлета, когда были написаны стихи потрясающей, может, дотоле даже ему недоступной силы и глубины (№ 29–35).

Были нередко на даче и гости. Первым среди них следует назвать К. П. Брюллова (см. гл. 2). Они ведь с Пушкиным подружились в Москве, возвратились в Петербург почти одновременно, и художник был приглашен на Каменный остров. Сохранившееся воспоминание об этом противоречиво и, вполне вероятно, в чем-то вымышлено. Как бы то ни было, любящий отец с гордостью показывающий гостю сонных детей, не станет тут же говорить о случайной женитьбе… (№ 28).