Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

1. Не шуми мати зеленая дубравушка, //Не мешай мне, добру молодцу, думу думати; 2. Ой! ты наш батюшко, тихой Дон, //Ой, что же ты, тихой Дон, мутнехонек течешь!; 3. Чуть пониже было города Саратова, //А повыше было города Царицына. 4. Вы, молодые робята, послушайте, //Что мы, стары старики, будем сказывати; 5. Вниз то было по матушке Камышенке реке, //Супротив то было устьица Самары реки; 6. Эту песню хочется привести полностью — столь тесно связана она с трудами Пушкина в то время, а в зачине своем и с грустными его думами:

Дело не только в том, что эта песня, возможно, оказалась бы в «Истории Петра», будь она завершена, но и в том еще, что «месяц светил» Пушкину в 1836 г. «не по-прежнему»…

Однако назовем остальные песни: 7. Как ни грустно мне и ни горько мне? //Мой милый меня покидает; 8. Ах! вы выходы, выходы //Погреба государевы; 9. У нас-то было, братцы, на тихом Дону, //На тихом Дону, во Черкасском городу, //Породился удалой добрый молодец //По имени Степан Разин Тимофеевич; 10. На заре то было, братцы, на утренней, //На восходе Краснова солнышка; 11. Ах! далече, далече в чистом поле //Стояло туго деревце вельми высоко.

Правильно отмечалось, что если уж искать общий смысл всех 11 песен, то он таится в гордости и непокорности народа… и самого поэта. Можно представить себе непреодолимые, казалось бы, трудности перевода на чужой язык всей этой песенной красоты, но, по мнению специалистов, не раз обращавшихся к этому труду Пушкина, выполнен перевод безукоризненно.

Вскоре состоялась последняя встреча Пушкина с Лёве-Веймаром, на которой были вручены песни. Французский литератор сделал помету на рукописи перевода после названия, написанного рукою Пушкина — Chansons russes [172] Русские песни (фр.) : «переведенные Алекс. Пушкиным для его друга Л. де Веймара на островах Невы, дача Бровольского [173] Искаженное: Доливо-Добровольского. , июнь, 1836». Впоследствии Лёве-Веймар передал песни известному знатоку фольклора Фелье-де-Коншу с запиской: «Вот неизданные автографы Пушкина. Прошу вас принять их. Они драгоценны, так как перевод этот был им совершен для меня одного, за несколько месяцев до его кончины, на даче Каменноостровской, т. е. на одном из невских островов под Петербургом, где я очень приятно проводил время». После смерти Фелье-де-Коншу рукопись Пушкина попала в 1884 г. на аукционную распродажу библиотеки ученого в Париже. К счастью, ее купил тогда русский коллекционер из Херсона Иван Ираклиевич Курис. Он предоставил переводы П. И. Бартеневу для публикации в «Русском архиве» в 1885 г., а уж в нашем веке автограф французских текстов, принадлежащий перу великого русского поэта, оказался на вечном хранении в Пушкинском доме. Как видите, встреча Пушкина с французским гостем на даче была интересной и оставила след в истории культуры.

Несколько документов, которые печатаются в этой главе (№ 4–10), связаны со славным именем Надежды Андреевны Дуровой — они продолжают ее отношения с Пушкиным, документально отраженные в предыдущих главах. Еще весной Пушкин получил рукопись воспоминаний кавалерист-девицы, как ее часто называли, и загорелся желанием их напечатать. Во второй номер «Современника» попали только отрывки с предисловием Пушкина, и Дурова надеялась, что поэт, «протрубив» о мемуарах в своем журнале, в самое ближайшее время добьется их издания отдельной книгой. Пушкин и готов был так поступить, одно время собирался даже купить у Дуровой записки, чтобы потом быть свободнее в сроках выпуска и в типе издания. Но, на беду, покупать было не на что. Кроме того, Дурова, нуждаясь в деньгах, надеялась получить гонорар (тысячу рублей) еще до выхода 2-й книжки «Современника». Пушкин, не умея отказывать и действительно высоко оценив записки, обещал исполнить обе ее просьбы. Со второй он еще как-то справился, выкроив в два приема по пятьсот рублей, первая оказалась хлопотнее. Самолюбивый автор требовал от Пушкина чуть ли не обращения к государю, напрасно полагая, что царь поэтов с царем всея Руси «на дружеской ноге». Пушкин был отчаянно занят, заморочен, как мы бы теперь сказали, а Дурова ставила ультиматум: либо книга попадет в типографию до 1 июля, либо она, Дурова, лишит Пушкина полномочий издателя и станет действовать самостоятельно. Пушкин не смог выполнить ее категорического требования, и книга вышла без его участия. Была и другая причина их расхождений. Пушкин хотел немножко «отжать воду» из ее воспоминаний, как он поступил в «Современнике»; Дурова возражала против каких-либо перемен в книге. Когда книга «Кавалерист-девица, происшествие в России» вышла в том же 1836 г. (издатель — родственник Дуровой Иван Бутовский), Пушкин откликнулся в 4-й книге «Современника» кратким доброжелательным отзывом: «Под сим заглавием вышел в свет первый том записок Н. А. Дуровой. Читатели «Современника» видели уже отрывки из этой книги. Они оценили без сомнения прелесть этого искреннего рассказа, столь далекого от авторских притязаний, и простоту, с которою пылкая героиня описывает самые необыкновенные происшествия. В сем первом томе описаны детские лета, первая молодость и первые походы Надежды Андреевны. Ожидаем появления последнего тома, дабы подробнее разобрать книгу, замечательную во всех отношениях». Пушкин дожил до выхода второй части, но написать о ней не успел.

Однако весь этот достаточно сложный клубок взаимоотношений привел к тому, что Надежда Андреевна побывала на каменноостровской даче и оставила о семействе Пушкиных любопытнейшие воспоминания (№ 4). Особенно, наверное, ценна столь редкая зарисовка бытового уклада Пушкиных и разговора за обедом с участием маленькой Маши…

Трудности материальные, сказавшиеся и в истории с Дуровой, терзали Пушкина в его последнее лето. Кончина Надежды Осиповны означала необходимость как-то разделить псковское имение с отцом, братом и сестрой (ей полагалась по закону 1/14 часть). Павлищев, муж сестры Пушкина, забрасывавший поэта денежными требованиями чуть ли не со дня своей женитьбы, как раз приехал в отпуск из Варшавы (Ольга Сергеевна с сыном жила после похорон матери в Петербурге) и, понятное дело, пожаловал на дачу. Скорее всего это было в день рождения Александра Сергеевича, когда на Каменный остров выбрался и Сергей Львович. После смерти жены он так и не оправился. Анна Николаевна Вульф писала сестре: «Ты не поверишь, какой жалкой Сергей Львович, так что на него тяжело смотреть». Увы, немногим лучше выглядел и Александр Сергеевич. Племянник его Лев Павлищев, бывший тогда младенцем, со слов матери рассказывал: «Ольга Сергеевна была поражена его худобою, желтизною лица и расстройством его нервов. Александр Сергеевич не мог сидеть долго на одном месте, вздрагивал от громких звонков, падения предметов на пол; письма же распечатывал с волнением; не выносил ни крика детей, ни музыки». Разумеется, преувеличение, вызванное последующими событиями, здесь не исключено, но все же…