Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Такое нагромождение бытовых неурядиц, нерешенных вопросов — не забудем трудную работу над III томом «Современника» — и нежеланных людей вокруг, хоть кого могло сокрушить. Только не Пушкина. Все лето он работал над исполненным благородных чувств и мудрых мыслей романом «Капитанская дочка», который означал для него приближение к невиданной еще высокой простоте русской прозы, и над стихами, о которых пойдет речь.

Автор обстоятельной работы «Пушкин. Труды и дни. (Из хроники 1836 года)» С. Л. Абрамович под датой 21 июня, воскресенье , делает следующее замечание: «День рождения Надежды Осиповны Пушкиной, который в этом году для всех ее родных превратился в день поминовения. Воспоминания о последних днях матери, совпавших с днями страстной недели, и особое душевное состояние, вызванное этими воспоминаниями, возможно, послужили импульсом к творческому замыслу, связанному с евангельскими сюжетами». Соображение, мало сказать, верное, — оно относительно новое и очень важное для понимания состояния Пушкина летом 1836 г. и, следовательно, смысла его стихов. Конечно, это был не единственный «импульс к творческому замыслу», но то ощущение, которое оставили в душе поэта последние дни матери, ее кончина и его апрельская поездка в Михайловское с гробом; те размышления (предчувствия!) о собственном возможном уходе; наконец, те семейные, имущественные дела, которые последовали за смертью Надежды Осиповны, и еще больше, может быть, в какой-то мере неожиданное для самого Пушкина душевное состояние, сформировавшееся под влиянием всех этих впечатлений и раздумий о бренности бытия, вызвали его «каменноостровский цикл».

Собственно, циклом, т. е. продуманным по содержанию, организованным рядом стихотворений, летние произведения считают потому, что, как выяснили пушкинисты не так уж давно, автор поставил у четырех стихотворений номера: II Отцы пустынники и жены непорочны… («Молитва»); III Подражание итальянскому («Как с древа сорвался предатель ученик…»); IV Мирская власть («Когда великое свершалось торжество…»); VI Из Пиндемонти («Недорого ценю я громкие права…»). Как видите, в пушкинской нумерации отсутствуют I и V номера. Целый ряд соображений был высказан о составе цикла, порядке расположения стихотворений в нем и, конечно, о его содержании (Н. В. Измайлов, М. П. Алексеев, Н. Н. Петрунина, В. П. Старк, С. А. Фомичев и другие). При этом остальные, не пронумерованные Пушкиным стихотворения лета 1836 г. — «Напрасно я бегу к сионским высотам…», «Когда за городом задумчив я брожу…» и, наконец, «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…», то включаются литературоведами в состав цикла (меняясь при этом местами), то воспринимаются отдельно от него. При этом хронология создания произведений, хотя и играет свою роль, не может, как всегда у Пушкина, быть единственным критерием их расположения [174] Некоторые исследователи (Н. Н. Петрунина, С. А. Фомичев) придерживаются хронологической последовательности цикла. См. Литературу. . Но бесконечный и по природе своей не подлежащий окончательному разрешению (ведь Пушкин поставил всего четыре номера!) спор не должен оттеснить главного: перед нами итоговые размышления поэта о жизни вообще и о его собственной в частности, которые он оставил нам, чтобы и мы в наш черед могли размышлять, а не сводить содержание нашего существования только к быту и повседневности. Для того он трудился и страдал, для того творил, для того принял мученический венец.

Три стихотворения, как сразу заметит читатель (в пушкинской нумерации II, III, IV), объединены евангельским мотивом. На основании этих стихов сколько говорено было, будто Пушкин к концу жизни пришел к религии, заменил верой свой прежний скепсис, а иногда и прямую пародию и насмешку («Гавриилиада») над Священным писанием! И как-то оттесняется в сторону общеизвестная мысль о том, что евангельский сюжет обычное дело для писателя пушкинского времени — ведь в легенде об Иисусе Христе бездна поучительного.

«Отцы пустынники…» по форме представляет собой молитву. Точнее, сам текст молитвы умещается в последних семи строках; первые же девять строк объясняют, почему эта старая, как мир, молитва выражала душевное состояние нашего поэта. Стихи эти Пушкин написал 22 июля, в день «ежегодной памяти» жены мироносицы Марии Магдалины, возвестившей, по христианской легенде, о воскресении Христа. Вторая «жена непорочна» из первой строки — дева Мария, мать Христа. В. П. Старк, давший наиболее убедительное истолкование «Отцов пустынников…» (см. Литературу в примечаниях), справедливо связывает само имя Мария с близкими Пушкину людьми — бабушкой его, дочерью, а возможно, и с Марией Николаевной Раевской. В перебеленном Пушкиным автографе рядом со стихами рисунок поэта: изображен согбенный старый монах в келье с зарешеченным оконцем. Первые два слова сначала звучали иначе: «святые мудрецы». Перемену исследователи объясняют тем, что Пушкин хотел установить прямую смысловую связь стихов с творцом этой широко известной молитвы — пустынником Ефремом Сириным. Дело в том, что судьба знаменитого сирийского мудреца и поэта III века Ефрема в самом главном близка судьбе Пушкина — его любил народ, но ненавидели власти, почти всю жизнь он скитался в пустыне, оставив родной дом («пустынник»). Биография его полна всяческих вынужденных приключений: от преследований он бежал в Египет и лишь глубоким старцем возвратился домой, хотя еще при жизни стали его называть «сирийским пророком».

Именно он, Ефрем Сирин, сочинил ту, давно поразившую Пушкина молитву, которую поэт «примерял» к себе и своим друзьям: в юности — легко и шутливо, в последний год — глубоко трагически. 23 марта 1821 г. он писал Дельвигу об уехавшем Кюхельбекере, перефразируя Сирина: «Желаю ему в Париже дух целомудрия, в канцелярии Нарышкина (где служил Кюхельбекер. — В. К .) дух смиренномудрия и терпения, об духе любви я не беспокоюсь, в этом нуждаться не будет, а о празднословии молчу — дальний друг не может быть излишне болтлив». Теперь вчитайтесь в последние семь строк стихотворения и посмотрите, как все переосмыслил Пушкин через 15 лет!

Молитва Ефрема Сирина — единственная, которая повторяется священниками каждый день страстной недели (но не в субботу и не в воскресенье). Для Пушкина в ее словах заключалась, конечно, не только память о матери, не только параллель со своей прежней скитальческой жизнью, но мысли и чувства, владевшие им в последний год: очищение от мелочного, внутренняя свобода, покаяние в свершенном и несвершенном — и на этой основе великая сила духа, которую ему еще суждено было проявить. Когда в последней строке «вступления» поэт говорит: «падшего крепит неведомою силой», он имеет в виду «духовно упадшего», ослабевшего душой. Вот в чем значение молитвы и всего стихотворения — найти в себе силы все преодолеть, все перенести, проявить милосердие к ближним. Достаточно перечитать собранные документы и очерки к первым главам, чтобы убедиться: у Пушкина были все основания для такой «молитвы» (только не переводите ее в чисто религиозный план!).