Виктор Кунин - Последний год жизни Пушкина

Начальнику III Отделения, по официальному положению его, лучше других известны общественные тайны. Л. В. Дубельт (младший сын его женат на дочери великого поэта) никогда не обвинял ни Гагарина, ни меня по делу Пушкина. Когда в 1843 г. я был арестован и сослан в Вятку, в предложенных мне вопросных пунктах не было ни единого намека на подметные письма.

С негодованием отвергаю, как клевету, всякое обвинение как меня, так и Гагарина в каком бы то ни было соучастии в составлении или распространении подметных писем. Гагарин, ныне находящийся в Бейруте, в Сирии, вероятно, сам напишет Вам то же. Но обвинение — и какое ужасное обвинение! — напечатано было в «Современнике» и долг чести предписывает русской цензуре разрешить напечатание этого письма моего [324] Строки, напечатанные курсивом, цензурой были исключены. . Прося Вас поместить его в ближайшей книге «Современника», имею честь быть, милостивый государь, вашим покорнейшим слугою

князь Петр Долгоруков [325] Под текстом письма в «Колоколе»: 12 (24) июля 1863. .

Письмо П. В. Долгорукова в редакцию

герценовского «Колокола». Июль 1863.

<���…> Мне только что сказали, что Дантес-Геккерн хочет начать другое дело с Долгоруковым и что он намеревается доказать, что именно Долгоруков составил подлые анонимные письма, следствием которых была смерть моего друга Пушкина. Благоволите сообщить мне, дошло ли до вашего сведения это намерение Дантеса, и сообщите об этом во всех подробностях. Уже давно у меня была тысяча мелких поводов предполагать, что это жестокое дело исходило от Долгорукова. Вам известно, что в свое время предполагали, что его совершил Гагарин, и что угрызения совести в этом поступке заставили последнего сделаться католиком и иезуитом; вам известно также, что главнейший повод к такому предположению дала бумага, подобную которой, как утверждали, видали у Гагарина. С своей стороны я слишком люблю и уважаю Гагарина, чтобы иметь на него хотя бы малейшее подозрение; впрочем, в прошедшем году я самым решительным образом расспрашивал его об этом; отвечая мне, он даже и не думал оправдывать в этом себя, уверенный в своей невинности; но, оправдывая Долгорукова в этом деле, он рассказал мне о многих фактах, которые показались мне скорее доказывающими виновность этого последнего, чем что-либо другое. Во всяком случае оказывается, что Долгоруков жил тогда вместе с Гагариным, что он прекрасно мог воспользоваться бумагою последнего, и что поэтому главнейшее основание направленных против него подозрений могло пасть на него, Гагарина.

Находясь последний раз в Петербурге, я обращался ко многим лицам, которые в свое время получили циркулярное письмо [327] Т. е. анонимный пасквиль. (NB сам я находился тогда, к несчастию, в Париже). Я не нашел его нигде в подлиннике, так как эти лица его уничтожили; если подлинник и находился где-нибудь, то только у господ, мне незнакомых, или, вернее всего, в III Отделении, куда я не намерен обращаться. <���…> (фр.) .

С. А. Соболевский — С. М. Воронцову.

7 февраля 1862. Из Москвы в Петербург.

В два часа посетил графиню Меренберг, рожденную Наталию Александровну Пушкину. Это высокая, видная дама, с каштановыми волосами, синими глазами и с громким голосом. Она очень приветлива в своем обращении.

Вот сущность ее ответов на мои вопросы:

— Я родилась за несколько месяцев до кончины отца, именно весной 1836 г. в Петербурге, где и выросла и жила до 16-летнего возраста. Все, что знаю об отце, это уже по рассказам моей матери. Причины дуэли отца мать моя исключительно объясняла тем градом анонимных писем, пасквилей, которые в конце 1836 г. отец мой стал получать беспрестанно.

Едва только друзья его В. А. Жуковский, князь П. А. Вяземский успокоют отца моего, — он вновь получает письма и приходит в сильнейшее раздражение. Авторами писем мать моя всегда признавала князя Петра Владимировича Долгорукова, которого называли bancal [329] колченогий (фр.) — известного своею крайне дурной репутациею. Это тот самый Долгоруков, который впоследствии хотел выманить деньги у князя Воронцова и был по процессу с ним осужден.

Я лично имела случай убедиться, что это был за человек.

Когда я вышла замуж за Дубельта и жила в одной квартире с своим beau-père'ом [330] свекр (фр.) , я встретила в приемной Леонтия Васильевича Дубельта даму, по-видимому, красивую, но лицо ее было покрыто густою вуалью. Приняв в ней участие, я ввела ее к генералу.

«Знаешь, кто это был у меня? — сказал мне потом Леонтий Васильевич, — это княгиня Долгорукова, жена кн. Петра. Когда она подняла вуаль — я увидел глаз ее совершенно вздутым — это так вновь исколотил ее муж. Несколько раз я их мирил; кн. Петр Долгоруков клялся мне, что будет жить ладно с женой, по моим убеждениям она его прощала, — но теперь уже это кончено: после нового побоища она настоятельно просит отдельного вида на жительство и уезжает жить за границу».

Князь П. Долгоруков был замечательный лгун. Поэтому если он и отпирался потом от обвинения его в написании безымянных пасквилей к отцу моему, то ему было бы нельзя поверить. Так была убеждена в этом моя мать.

Другое лицо, на которое указывала моя мать, как на автора безымянных писем, был князь Иван Сергеевич Гагарин; по мнению матери, он и ушел в орден иезуитов, чтобы замолить свой грех перед моим отцом. Впрочем, если Гагарин потом отрицал свою вину, то ему еще можно было поверить.

Место, на котором была дуэль, я в точности не знаю, на Крестовском, — нет, кажется, в Лесном. Квартира, где он умер, была матерью покинута, но в ней впоследствии жили мои знакомые, между прочими Демидова, и я в ней часто бывала. Материальные недостатки не были причиною, способствовавшею смерти моего отца. Он имел два имения, и сочинения его приносили прекрасный достаток: ему платили по червонцу за стих. Опекуном над нами назначили гр. Григория Строганова, старика самолюбивого, который, однако, ни во что не входил, а предоставлял всем распоряжаться Отрешкову, который действовал весьма недобросовестно. Издание сочинений отца вышло небрежное (1838–1842), значительную часть библиотеки отца он расхитил и продал, небольшая лишь часть перешла к моему брату Александру; время, удобное для последующих изданий сочинений отца, пропустил… Мать мою не хотел слушать и не позволял ей мешаться в дела опеки и только когда мать вышла замуж за Ланского, ей удалось добиться удаления от опеки Отрешкова: назначили опекуном Ланского. <���…>