Самира Фаттах - Уходящие в Вечность. Часть 1

Как-то Рамазан с отцом зашел к дяде, и Гюльнара из-за куста акации наблюдала за ним. Рамазан был еще очень молод, совсем мальчик, но в его облике уже угадывался образ будущего стройного и красивого мужчины. Его манера скромно и просто держаться, сияющие внутренней чистотой и тихим вниманием правильные черты лица, весь одухотворенный облик поразили ее воображение. Гюльнара долго думала, как к нему подступиться. Женским чутьем угадывала, что ей надлежит самой сделать первый шаг, а дальше… дальше – она уверенна! – Рамазан будет у нее в руках. Но первое свидание не удалось, а второе повторить долго не представлялось возможным.

Рамазан избегал ее. В душе юноши после первой их встречи поселилось смятение, нарушено было мерное течение его жизни, посвященной наукам и книгам. Он не мог забыть жгучего огня, пробежавшего по его телу при первом прикосновении к ней. Рамазан старался забыть об этом, не думать. Но, видимо, разум не волен победить сердце. Сон его стал кратким и тревожным, на уроках он был невнимательным, часто отвечал невпопад. Даже во время намаза он ошибался. Рамазан с ужасом сознавал, что стоит у края пропасти, и обратной дороги нет.

Но в то же время так сладко было думать ему о Гюльнаре, сидя душными бессонными ночами у открытого окна, слушая трепетное биение сердца и шелест листвы, сквозь черную зелень которой проглядывали звезды. Из городского парка доносились звуки вальса – там играл военный оркестр и танцевали пары. Изредка по мостовой проезжал извозчик, и особенно громко в полуночной тишине цокала копытами его лошадь. А Рамазан, заворожённый ночными звуками, предавался мечтам. Его безудержно тянуло в дом дяди Абдуррахмана, но зайти туда он не решался. Стараясь унять биение своего сердца, он выходил в сад и наслаждался тишиной. Все засыпало – далекая музыка в парке давно закончилась, извозчики уже не цокали по мостовой, не было слышно ни одного звука… Черные деревья стояли неподвижными рядами, а в недосягаемой вышине, словно рассыпанные бриллианты на черном бархате, сияли бесчисленные звезды… Ни ветерка…

Тихо-тихо… Рамазан медленно ходил по дорожкам сада, глаза его не отрывались от звездного неба и душа постепенно наполнялась миром и тишиной. Потом веки его тяжелели, ресницы почти смыкались, сердце успокаивалось и он, умиротворенный, возвращался в свою комнату, где уже поджидал его сладкий, спокойный сон… Так повторялось каждую ночь.

Лето прошло, наступила осень. Рамазан усиленно занимался, стараясь в книгах найти покой смятенной душе. Потом пришла зима. Серые, ненастные дни, дождь со снегом, скучный холодный сад и долгие темные вечера постепенно заслонили собой, покрыли туманом воспоминания лета. Рамазан тихо радовался победе над самим собой и своими мыслями.

Но за зимой снова пришла весна… Пьянящий воздух, в котором плыли ароматы просыпающейся земли и деревьев, гомон птиц, летящих домой, на север, ранние рассветы и буйство молодой природы разбудили спящую в душе юношескую страсть.

Любовь, заглушенная на время голосом рассудка, вспыхнула настолько ярко, что это заметили все. Рамазан похудел, осунулся и только глаза его сияли пьяным шальным огнем.

Отец, не понимая истинной причины, сильно беспокоился за здоровье единственного сына. А мудрый Хайретдин сказал только:

«Разве ты забыл, Ахмед? Мы ведь и сами были когда-то молоды. Было и нам восемнадцать лет. Это закончилось его детство и пришла юность!»

Весной у дяди родился еще один сын. По этому случаю Абдуррахманбай устроил большой той [36] Той – праздник; свадьба. , на который пригласил именитых людей Астрахани. Хотя Ахмедбай терпеть не мог пирушек брата, ему показалось неприличным не поздравить его в такой радостный день. Поэтому он с Рамазаном тоже был здесь.

Молодежь веселилась в отдельной комнате. Из золоченой трубы граммофона лились хрипловатые звуки модных в те годы песен, юноши шумно проводили время, рассказывая веселые истории, толкуя о девушках.

Чаша с вином ходила по кругу. Но Рамазан задыхался в этой компании, словно здесь не хватало живого и чистого воздуха. Ему не было смешно, когда раскаты пьяного хохота сотрясали стены, не было весело, слушая их фривольные анекдоты. Он думал только о том, что здесь, может быть за этой стеной, где-то незримо обитает она… В тайне Рамазан поглядывал на часы, надеясь вскоре незаметно уйти домой.

Но старший дядин сын Махмуд, завсегдатай кутежей городской золотой молодежи, поставил перед Рамазаном пиалу, налив до краев шипучим розовым вином.

«Пей, джигит!» – коротко приказал он.

«Нет, – покачал головой Рамазан, – нельзя…» Раздался взрыв хохота.

«Пей! – крикнул десяток пьяных голосов. – Аллах простит тебя, хальфа [37] Хальфа – знающий человек, мулла, учитель. ! Жизнь – коротка, смерть – вечна!».

Рамазан растерянно оглянулся, ища себе поддержки. Но молодые люди перемигивались, перешептывались, насмешливо, почти враждебно глядя на него.

«Пей!» – снова сказал Махмуд. Он влез ногами на стол и оттуда, кривляясь, на ужасном фарси продекламировал четверостишие Омара Хайяма:

«В жизни трезвым я не был, и к Богу на суд

В Судный день меня пьяного принесут!

До зари я лобзаю заздравную чашу,

Обнимаю за шею любезный сосуд [38] Омар Хайям, «В жизни трезвым я не был…». Пер. Н. Плисецкого. » .

Рамазану было очень неприятно слышать такое отвратительное произношение. Он уже прекрасно знал этот язык и сам любил читать вслух лирические газели. Подобное отношение к сакральным строкам ему казалось верхом невежества. Рамазан знал и любил творчество Омара Хайама. Учитель объяснял ему, что поэт никогда не был ни пьяницей, ни гулякой, что вино и увеселения, о которых говорилось в четверостишии – это символы, обозначающие радость и эйфорию от общения с Высшими Силами, экстаз от прикосновения к Истине.

«Давай, хальфа, мы ждем!» – снова крикнули несколько голосов. Рамазан понял, что его отсюда не выпустят. Они все точно сговорились… Деваться было некуда. Ему совсем не хотелось показаться смешным в их глазах, поэтому он нерешительно поднес чашу к губам, и сделал несколько глотков. Во рту было кисло, сильно отдавало запахом перебродившего винограда, но в общем-то, не так противно, как ему казалось вначале.

«Вот это суфий! Молодец, мулла!» – одобряюще орали гости. Ему налили еще. Он выпил.

Внезапно стало радостно и весело. Рамазан ощутил прилив такой буйной беспричинной веселости, какой еще ни разу не испытывал. Вдруг все стало легко и просто. Хотелось взлететь куда-то ввысь, громко смеяться и обнять весь мир. И окружающие его пьяные юноши стали такими добрыми и милыми. Он уже не чувствовал к ним вражды и неприязни. Ему просто стало необыкновенно хорошо…