Ирина Терра - 88 клавиш. Интервью Ирэны Орловой. Библиотека журнала «Этажи»

Лена вскоре составила первый (машинописный) сборник Аронзона, который и лёг в основу сборника, напечатанного мной и Генрихом (выдающимся музыковедом Генрихом Орловым – прим. редакции) в Израиле. Про стихи Аронзона она говорила: «Он же написал обо всем! Куда ни посмотри – обо всем им написано!»

А ты бывала на чтениях Елены?

Да, конечно! Запомнилось, как я приехала с Леной на чтения, где сначала читала она, а потом Дима Бобышев. Лена, конечно, была со своей собакой, которая мирно лежала под стулом, пока Лена читала свои стихи, и взвыла, как только читать начал Дима. Дима после этого устроил скандал, сказав, что Лена подговорила собаку сорвать его выступление.

А почему Лена посвятила тебе стихотворение «Танцующий

Давид»?

Лена звонила мне почти каждую ночь и из ванной, в которой она лежала, читала мне только что сочиненные стихи. Однажды она позвонила и прочла «Танцующий Давид»:

Танцующий Давид, и я с тобою вместе!

Я голубем взовьюсь, а ветки, вести

Подпрыгнут сами в клюв,

Не камень – пташка в ярости,

Ведь Он – Творец, Бог дерзости.

Выламывайтесь, руки! Голова

Летай из правой в левую ладонь,

До соли выкипели все слова,

В Престолы превратились все слова,

И гнётся, как змея, огонь.

Трещите, волосы, звените, кости!

Меня в костёр для Бога щепкой бросьте.

Вот зеркало – гранёный океан —

Живые и истлевшие глаза,

Хотя Тебя не видно там,

Но Ты висишь в них, как слеза.

О Господи, позволь

Твою утишить боль.

Нам не бывает больно,

Мучений мы не знаем,

И землю, горы, волны

Зовём, как прежде, – раем.

О Господи, позволь

Твою утишить боль.

Щекочущая кровь, хохочущие кости,

Меня к престолу Божию подбросьте.

На строчке: «Меня в костер для Бога щепкой бросьте…» я заплакала и так и плакала до конца стихотворения. «Ну тебя, – сказала Лена, – тебе заплакать как высморкаться. Слушай ещё раз. И посвятила мне это стихотворение: «Уж больно ты хорошо плакала».

Вы говорили с Еленой о её стихах?

Да, говорили. Помню, как однажды на мой вопрос, счастье ли это – писать стихи, она ответила: «Это проклятие!»

Ирэна, мне говорили (не скажу, кто), что в те годы ты была известна на весь Ленинград своим умением гадать по руке. Поговаривали, что ты «нагадала» судьбу обоим великим поэтам поколения: Бродскому и Аронзону. А Лене Шварц ты гадала?

Я не помню, гадала ли я Лене, скорее всего – нет: ей как-то неинтересна была эта моя способность. К тому же после того, как я нагадала Лёне Аронзону его судьбу, я решила больше никому не гадать.

Ну, вы ведь были близкими подружками. Ты сказала, что сплетничали. О мужчинах? Расскажи об этом.

Сплетничали, конечно! И о мужчинах тоже. Но никаких жареных фактов ты от меня не добьёшься.

Общалась ли ты с Леной после твоего отъезда из СССР?

Какое-то время после моего отъезда в Израиль мы говорили по телефону, а потом – нет, не общалась. Мне сказали, что она обиделась за ошибки в моём издании первого сборника Аронзона. По-моему, она так никогда и не смогла мне простить, что в сборнике, изданном в Иерусалиме, были опечатки…

Как ты узнала о смерти Лены?

Я узнала о смерти Лены из письма моего друга Владимира Михайлова. Это было очень больно. Я все это время по ней скучала.

И скучаю до сих пор.

Июнь 2016

А. Л. Локшин с женой Татьяной

В августе 2015 года в поисках реквиемов, написанных советскими композиторами, я обнаружила «Реквием» А. Л. Локшина. Я была так потрясена этой музыкой, что оставила свой комментарий, который, разумеется, не передавал и десятой доли моего потрясения. Второе, что меня поразило – в силу своей профессии, я довольно хорошо знала музыку советских композиторов периода «оттепели», но никогда не слышала ни самого этого произведения, ни о нем. Имя композитора как-то смутно «отзвучивало» в моей памяти.

Я тут же получила письмо от сына композитора, и моя память заработала на новых оборотах.

Я вспомнила, что в 60-х годах (когда часто ездила в Москву) подружилась с учителем литературы, диссидентом Анатолием Якобсоном, который на одной из писательских вечеринок с болью рассказывал, что отец его ученика – композитор А. Л. Локшин оказался осведомителем и «посадил» математика Алика Есенина-Вольпина и преподавательницу английского языка Веру Прохорову. На этой вечеринке был Давид (Дэзик) Самойлов, который тут же сказал: «Я этим слухам не верю. Их распространяют сами стукачи. Посмотрите на лицо Шуры, такие люди не доносят».

Обо всем этом я написала в ответном письме Александру, сыну композитора. В результате у нас завязалась интенсивная переписка, которая и привела к этому интервью.

1. Александр, как вы узнали о том, что ваш отец был обвинен в доносительстве?

Узнал от родителей после визита Якобсона, моего учителя литературы. Как выяснилось спустя десятилетия, Якобсон даже хотел меня усыновить. Об этом моей матери рассказала вдова пианиста Ведерникова после какого-то концерта (или вечера, посвященного чему-то). Когда это произошло – точно уже и не помню. Наверняка после смерти отца.

Сейчас могу внести некоторые уточнения в хронологию (впрочем, нужны ли они?) Визит Якобсона в наш дом – это примерно июнь 1966 года. А вот наш с ним разговор, когда я ему высказал, что мой отец ни в чем не виноват, а он предложил мне встретиться с Прохоровой и Вольпиным – это, скорее всего, сентябрь того же года (начало девятого класса).

Кстати, у Вольпина есть превосходное стихотворение 1953 года «Не играл я ребенком с детьми», которое я позволю себе процитировать:

…Очень жаль, но не дело мое

Истреблять этих мелких людей.

Лучше я совращу на их казнь

Их же собственных глупых детей!

Эти мальчики могут понять,

Что любить или верить – смешно

Что тираны – отец их и мать,

И убить их пора бы давно!

Эти мальчики кончат петлей,

А меня не осудит никто, —

И стихи эти будут читать

Сумасшедшие лет через сто!

Никак не могу отделаться от мысли, что идея якобсоновского визита в наш дом принадлежит Вольпину.

Добавлю еще, что сам Вольпин в девяностые годы дважды приходил к нам домой и даже читал свои стихи (я записал их на магнитофон). Но это стихотворение почему-то не читал… Стих этот впервые попался мне на глаза значительно позже. Честно говоря, я не могу себе представить, как, написав такое, можно было прийти в наш дом.