Салават Асфатуллин - 1812—1814: Казаки. Киноэпопея

Негодуя на неудачу общего штурма, Наполеон приказывает: «Открыть огонь по городу из 300 орудий!». «Тучи бомб, гранат и чиненых ядер полетели на дома, башни, магазины, церкви, – все, что может гореть, запылало». Оборонять пылающий город было и опасно, и уже нецелесообразно, поскольку 2-я армия уже организованно вышла на Московскую дорогу.

В ночь на 6 (18) августа Барклай де Толли приказывает Дохтурову: «Оставить Смоленск…». Весь высший генералитет 1-й армии против отступления и пытается воздействовать на Барклая. Граббе: «Граф Кутайсов… любимый всеми и главнокомандующим, на дар слова которого надеялись, принял на себя передать ему желания и надежды первых лиц армии. – Барклай де Толли выслушал его внимательно и с кроткою ласкою ответил ему: «Пусть каждый делает своё дело, а я сделаю своё».

В 4 часа утра 6 (18) августа маршал Даву вступил в город, напоминавший собою, по свидетельству самих французов «извержение Везувия», «огромный костёр, покрытый трупами и ранеными», «пылающий ад». Смоленск горел так, что в нем из 2250 жилых домов уцелело не более 350, а почти все его 15 тыс. жителей ушли вместе с армией – не осталось и одной тысячи. Захватив горящий и обезлюдевший город, французы бросились его грабить. Причём Наполеон, вопреки своему поведению в Европе, смотрел на это сквозь пальцы. Пытаясь оправдать грабёж император говорит Бертье: «Трудно избавить от грабежа город, взятый, можно сказать, на копье и брошенный жителями».

Сражение под Смоленском стоило обеим сторонам тяжёлых потерь: французам – в основном от бесплодных атак, русским – от артиллерийских бомбардировок, пожаров и разрушений. Русские потери в отечественной подсчитал Вяликов в 1947 г. по данным полковых ведомостей 1812 г.: под Смоленском потеряли 11620 человек.

Потери французов: Ростопчин по документам, захваченным у французов, насчитал 14041 человека». В Большой Башкирской энциклопедии указано, что 1-й и 2-й башкирские казачьи полки участвовали в Смоленском сражении в августе 1812 года.

2 августа в Смоленске Барклай де Толли выделил под командование генерал-майора Винценгероде один драгунский и 4 казачьих полка с заданием: «Действовать на коммуникациях противника». Это был один из первых в России армейский партизанский отряд. Деятельность его подробно описана двумя офицерами отряда, жизненные пути которых после 1812 г. диаметрально разошлись, – декабристом Волконским и шефом жандармов Бенкендорфом.

Между тем, в районе действия 3-й Западной армии «неприятель во всех пунктах умножился», и генерал Шварценберг прибывает к соединению с саксонцами, под командою Ренье находящимися. «Все силы неприятеля стягиваются к Пружанам. – Армия наша отошла к Кобрину». Это запись командира дивизии Василия Вяземского в своём «Журнале» за 27 июля 1812 года. Позднейшие записи ещё тревожнее:

«30 июля. Корпус наш (Чаплица) отошёл в Городец. Неприятельская армия собралась в Пружанах, 40 тыс. австрийцев под командою Шварценберга и 15 тыс. саксонцев под командою Ренье со 140 орудиями. Армия наша пошла к Городечне. 31 июля. Армия наша была атакована неприятельскою армиею около 2-го часа пополудни и сражалась до самой ночи. 200 орудий с лишком гремело; темнота развела их. Неприятельская армия отступила на свою позицию. С нашей стороны убито и ранено до 1200, с неприятельской до 4 тыс. По всем сведениям, неприятель имеет до 30 тыс. под ружьём, а мы до 16 тыс. В 12 часов ночью выступили из Кобрина….Император лишь желал, чтоб мы сделали диверсию, отвлекли Шварценбергову армию и саксонцев от большой армии. Мы выполнили сие, отвлекли их. Но каково-то теперь нам разделаться: надобно потерять или большую часть армии или Подолию, а потерявши большую часть армии, отдашь и всю Подолию.

12 августа. Мы ожидаем Молдавскую армию, следовательно, надобно маневрировать и избегать сражения с оною, ибо слабы. – Естли мы разбиты, то и Молдавская армия одна не устоит, особливо приходя частями, – частями будет разбита. Итак, цель наша – маневрировать до соединения с Молдавскою армиею. Вот задача, остаётся её умно решить».

Вся русская армия, от генерала до рядовых солдат, воспрянула духом, узнав о назначении Кутузова главнокомандующим. Два месяца непрерывного отступления тягостно отозвались в душах: иные устали, иные отупели, а иные и попросту струсили… Но о Кутузове все, даже молоденькие новобранцы, знали, в него верили, им гордились.У костров на ночных привалах шли оживлённые и радостные разговоры:

– Ну теперь всё обернётся иначе, братцы!

– Да-а, Кутузов этим мусью ка-эк двинет! – мокрое пятно останется.

– Смазывай пятки салом, царь Наполеон!

Башкирские джигиты тоже воодушевились, узнав, что Кутузов – наиглавнейший. В Первом башкирском полку войсковой старшина есаул Буранбай Кутусов рассказывает им:

– Верховный – близкий друг нашего генерал-губернатора Волконского. Вместе в молодости били турков! Князь всегда говорил о мудрости и трезвом расчёте Михайло Илларионовича.

И майор Лачин доволен: – Объединились две армии, один Главный, один штаб, один приказ, один порядок. И воевать уже сподручнее! Багратион – вспыльчивый, горячий, да разве он мог ужиться с медлительным Барклаем? И откуда он взялся, Барклай? Солдат своего нутром чует…

– Да, о Барклае разное толковали в полках, – подхватил Буранбай.– Говорили, что продался Наполеону и нарочно портит дело.

Лачин был осторожнее:

– Не думаю, что продался, но воюет плохо, – всё отступаем и отступаем…

– Барклай – чужеземец!.. Ему не жаль русскую землю! – не мог остановиться Буранбай. – У кого нет Родины, тому все равно кому служить, – лишь о деньгах мечтает. Такие люди – перелётные птицы, их к теплу тянет. Это мне, и в лютые морозы башкирская земля мила!..

Майор не смог сдержать улыбки, но тут же опомнился и строго предупредил:

– Не распускай язык, есаул, а то несдобровать. Барклай де Толли – опытный генерал и враг Наполеона.

– Я не распускаю язык, а уверен, что немец Барклай не болеет за русские сёла и города.

– Да при чем тут нация? К тому же Барлай не немец, а шотландец. Ты, есаул, тоже не русский, но честно воюешь за Россию.

– Нечего меня с немцем равнять! – вспылил Буранбай. – Всё одно – немец! Русский и башкир – два разных пальца, но одной руки.

– Отчего же тогда башкиры столько раз бунтовали? Не ты ли, поэт и певец, славишь в песнях бунты Саита, Алдар-Кусима, Батырши, Карасакала, Салавата?

«Башкир – крещёный, конь лечёный – одна цена! – подумал Буранбай. – Не понять тебе душу джигита!..» И говорит пылко, убеждённо:

– Не путай, майор, чёрное с белым. Башкиры бунтовали против хищничества, грабежей заводчиков, купцов, чиновников. Сколько они земли отобрали у башкир? Как же после этого не бунтовать?! Ведь по договору с «белым падшой» земля должна оставаться в общинной собственности башкир. Для башкира бунт – не сабантуй, а кровь. За бунт тысяча семьсот тридцать пятого года сожжено свыше пятисот аулов. За бунт сорокового года сажали на кол, подвешивали за ребра, рубили головы тысячам. Свыше трёх тысяч джигитов сослали в Сибирь. В сорок первом году семнадцать тысяч башкир насильно крестили. Буранбая так и подмывало спросить: «Не твоих ли дедов-отцов, майор, тогда окрестили?»