Салават Асфатуллин - 1812—1814: Казаки. Киноэпопея

Лачин остановил Буранбая в очередной раз, сказав:

– Не горячись, есаул! Теперь не время вспоминать былые обиды. Французов надо бить покрепче!

– Ты прав, майор, – принудил себя к спокойствию Буранбай. – Свой воинский долг перед Россией я выполню честно!

Назначение Кутузова главнокомандующим было и стратегически, и политически оправданно, потому что Барклай, будь он хоть трижды прав, не имел доверия к себе ни в армии, ни в народе . «Подвиг Барклая де Толли велик, участь его трагически печальна и способна возбудить негодование в великом поэте, – пишет Белинский, – но мыслитель, благословляя память Барклая де Толли и благоговея перед его священным подвигом, не может обвинять и его современников, видя в этом явлении (в замене Барклая Кутузовым) разумную и непреложную необходимость».

Его назначение главнокомандующим русскими армиями обрадовало почти всех, даже Наполеона, который, кстати, высокого мнения о своём новом противнике. «Узнав о прибытии Кутузова, он, говорит о Наполеоне Арман де Коленкур, – тотчас же с довольным видом сделал отсюда вывод, что Кутузов не мог приехать для того, чтобы продолжать отступление: он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву, потому – что находится уже слишком близко к этой столице, чтобы спасти её».

Сам же Кутузов на все восторженные приветствия скромно отвечает: «Не победить, а дай бог обмануть Наполеона». Но Кутузов понимает, что пришло время дать решительный бой противнику.

Неспроста главнокомандующий со свитой объезжал в двадцатых числах августа 1812 года Бородинское поле и окрестности. Все дороги в Москву пересекали это поле, и проскочить в обход нельзя – на правом фланге река Москва, слева – густые леса. С выбранных Кутузовым холмов все поле далеко проглядывалось – удобно будет русским артиллеристам вести прицельный огонь по противнику. Многочисленные ложбины, ручьи помешают французам маневрировать пехотой. Михаил Илларионович и сам досконально обследовал местность, и выслушал рапорты штабных офицеров. Лишь после этого отдал приказ: «– Строить укрепления, оборудовать позиции для батарей, редуты для пехоты».

Кутузов вновь и вновь проверяет свои соображения, представляя себе зримо и местность, и расположение войск: правое крыло генерала Милорадовича от деревни Малой до деревни Горки – два стрелковых корпуса, в резерве кавалерия генерала Уварова и казачий корпус Платова… Центр: батарея Раевского, корпус Дохтурова, Уфимский и Оренбургский пехотные полки… Левое крыло Багратиону… Главные силы у Новой Смоленской дороги, ибо там стратегическое направление на Москву, – конечно, Наполеон это понял… Значит, надо ещё усилить правое крыло…

И закончив излагать эти свои соображения в письме к царю Александру, верховный просит дежурного офицера: «Вызовите начальника штаба армии Беннигсена».

– Леонтий Леонтьевич, требуется усилить правый фланг частями из резерва и батареями, – говорит он твёрдо, когда хмурый Беннигсен входит в комнату.

– Не вижу оснований для такого предпочтения, – не раздумывая, запальчиво отвечает генерал.

– Зато я вижу разумные основания для обороны Смоленской дороги!..

– Слушаюсь, – недовольно бурчит Беннигсен. – А какие части прикажете передать правому крылу?

– Сами прикиньте со штабными офицерами и распорядитесь – вот это в вашей власти начальника моего штаба… Моего! – повторил Кутузов как бы безразлично. – А я поеду, посмотрю некоторые полки.

Вечером во всех частях французской армии зачитывают приказ императора:

«Воины! Вот сражение, которого вы так ждали. Победа в руках ваших: она нужна нам. Она доставит нам изобилие, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как действовали под Аустерлицем, при Фридлянде, Витебске и под Смоленском, и позднее потомство вспомнит с гордостью о подвигах ваших в этот день и скажет о вас: И он был в великой битве под стенами Москвы! Наполеон». Этот приказ должен составить особо славную страницу – Московскую – истории царствования Наполеона. Скоротечные европейские войны избаловали императора: там после первой же проигранной битвы короли капитулировали, сдавались на милость победителей. Здесь, в России, все получилось иначе: и непонятно, и зловеще… (Наполеон ещё не понял, что Россия ведёт войну на изнурение, на обескровливание, на окончательное сокрушение и изгнание полчищ неприятеля).

Утро 26 августа (7 сентября) начиналось туманом, но когда Наполеон при помощи ординарца влез в седло, сквозь облака прорвались сильные яркие лучи солнца и щедро озолотили пышно расшитые мундиры маршалов, генералов, офицеров, столпившихся у шатра императора.

– Смотрите, вот оно, солнце Аустерлица! – высокопарно, надменно воскликнул Наполеон, подняв к небу руку в белой перчатке. Это и есть приказ начать бой.

Сотни французских пушек загремели, но им немедленно ответили русские батареи. Завеса серо-мутного едкого дыма заволокла поле, лишь багровые вспышки выстрелов прорывали её, но лишь на мгновение, и снова удушливая, грязного цвета тьма смыкалась над позициями.

Однако события развиваются не так, как мечталось Наполеону вчера на военном совете с маршалами. Атаки корпусов Даву, Мюрата, Нея, Жюно отбиты русскими. Маршал Даву контужен. Укрепления вокруг Семеновского полка, называемые «Багратионовы флеши», держатся с пяти утра до половины двенадцатого дня, – все отчаянные, волна за волной, атаки пехоты отбиваются пулями, ядрами, штыками русских. Князь Багратион, витязь легендарной отваги, в гуще боя, и приказом, и словом, и личным примером воодушевляет солдат. Они держатся под огнём уже не ста пятидесяти, как утром, орудий, а четырёхсот, собранных сюда по указанию Наполеона. Кутузову докладывают: «Силы защитников флешей тают в огне и штыковых схватках». И он, наконец, приказывает: «Казакам Платова и кавалеристам Уварова ударить по левому флангу французов, прорваться в тыл и тем самым ослабить нажим противника на позиции Багратиона!».

Первый башкирский полк майора Лачина, переправившись через реку Война, развернулся и дружно бросается вперёд на стоявших ещё в походных порядках пехотинцев. Те и выстрелить из ружей не успевают, как на них устремляются, словно с вышины, пернатые стрелы.

– Казаки! Амуры! – вопят солдаты и бегут в перелесок, надеясь укрыться в чаще, в буреломе. Офицеры пытаются остановить их и бранью, и ударами плашмя сабли по спине и плечам.

– Башкиры!..

Буранбай мчится в первом ряду всадников, на всём скаку вскидывает лук, и меткая калёная стрела пронзает вражеского офицера.

Но за пехотой противника, справа, находятся французские кавалеристы. Протрубил горн, они вскинули сверкнувшие бликами сабли и изготовились к атаке.