Салават Асфатуллин - 1812—1814: Казаки. Киноэпопея

Мюрат вынужден крикнуть: «– Трубите отход».

Наполеону пришлось задержать «победный» марш на Можайск: «– Отозвать конницу Мюрата на переформирование и приказать Нею и Даву с их относительно боеспособными корпусами двинуться вперёд осмотрительно, ведя разведку, подтягивая батареи».

К есаулу подходит Янтурэ, просит: «Разрешите собрать стрелы на поле боя».

– Хочешь голову сложить даром? – рассердился Буранбай.

– Не я один, многие парни хотят собирать. Имей в виду, домашних стрел совсем мало осталось, а ладить в походе наспех, из любого дерева сырые стрелы бесполезно!

В это время раздаются радостные приветственные возгласы: «Майор!», «Командир!». Подъезжает в коляске майор Лачин с забинтованной, висящей на косынке рукою. К нему подходят, здороваются: «Поздравляем с благополучным излечением», «С возвращением в полк!». Буранбай тоже искренне обрадовался.

– Вот и спрашивай разрешения у командира, – сказал Буранбай Янтурэ.

Майор выслушал джигита и согласился уважить его просьбу:

– Только ведите себя осторожнее, – может, французы где затаились. И скажи сотникам, чтобы выделили парней порасторопнее, половчее.

Майор и Буранбай сидят у костра, толкуют о недавних схватках с противником, прикидывают, как восполнить нехватку лошадей. Повар им принёс варёного мяса на ужин – прирезали раненного коня… И тут возвращаются весёлые джигиты с охапками стрел, ссыпают их на траву.

– Все целы-невредимы?

– Так точно, господин майор! – отрапортовал Янтурэ.

– И пленных привели, – Наполеон, как видно, не очень-то беспокоится о раненых…

– А ну тащи старшего сюда.

К костру подводят большого, рослого офицера, он держится за поясницу и громко стонет – башкирская стрела пронзила его ягодицу, да так и застряла в ней.

Лачин рассмеялся:

– Где его подцепили?

– Из-под лошади вытащили! Не мог сам выбраться, наверно, ребра сломаны.

– Н-да, не повезло за-вое-ва-те-лю! – засмеялся Лачин. – Препроводите-ка всех пленных в штаб.

– Разрешите стрелу не вытаскивать, пускай их высокопревосходительства господа генералы посмеются, – предлагает один из вернувшихся башкир.

Но Лачину это не нравится:

– Нельзя издеваться над пленными, мы обязаны быть великодушными.

– А он бы вас пожалел, если б давеча джигиты не выхватили вас из самого пекла? – нахмурившись, спрашивает Буранбай.

Майор не ответив, велит: «Позовите полкового лекаря». Но с лекарем прибежал и запыхавшийся Янтурэ, кричит:

– Не дам портить мою стрелу!

Лекарь держит в руке пилку, смотрит то на командира полка, то на Янтурэ.

– А откуда ты знаешь, что стрела твоя?

– Ваше благородие, да как же не знать – и дома сам точил-обтачивал, и здесь вчера вставил новое оперенье – орлиное перо! – Янтурэ схватил стрелу, и француз взвыл от дикой боли.

На этот раз джигиты не смеялись – пожалели…

– Как же я вытащу, не разрезав, стрелу, – недоумевает лекарь. – А если тянуть, то весь зад разорвём в клочья.

– Знал бы, сам бы там, в поле, и вырвал! – ругается Янтурэ.

– Берегут проклятый французский задище! Какая стрела пропала!

Кутузов приказывает Платову: «– Удержите Можайск два дня, чтоб дать возможность Главной армии спокойно отступить. Назначаю генерала Розена командовать пехотой арьергарда». На территории бывшего кремля разворачивают донскую батарею, команды стрелков занимают окраинные дома и «изгороды». Мюрат разворачивает свою артиллерию и обстреливает город гранатами и картечью до самых сумерек.

Наполеон, узнав вечером, что Мюрат не занял Можайска, приходит в ярость.

– Какие у русских силы? Вы меня обманываете!

Горячий, бесстрашный Мюрат не испугался императорского гнева, но и спорить не стал, а попытался вывернуться:

– Конница генерала Насути, ваше величество, не прибыла своевременно из резерва.

Генерал Насути язвительно и без промедления ответил:

– Верно, ваше величество, опоздали… А опоздали оттого, что наши лошади не проявили патриотизма!.. Солдаты воюют на голодный желудок, а лошади – представьте! – без сена и овса еле-еле переставляют ноги!

Император изумлённо взглянул на дерзкого генерала, вскипел, но заставил себя улыбнуться: – французы не прощают непонимания шутки.

– А Можайск обороняют казаки Платова, – добавляет Мюрат.

– Да, казаки – лучшая в мире лёгкая кавалерия, – соглашается Наполеон.

– И ещё башкирские конники! В ногу генерала Марбо вонзилась стрела, хирурги возятся, а вытащить не могут. Если стрела отравленная, то генералу конец, – сказал маршал, выразительно пожав плечами.

– А разве есть и отравленные? – заинтересовался император.

– Попадаются!..

– Не могу понять, зачем башкирам проливать кровь за Россию? – И мне докладывают, что у них дикая тактика! – продолжает раздражённо император. – Не придерживаются строя – атакуют гурьбой, ватагой. Предпочитают выскакивать из засады.

– В этом-то их преимущество, ваше величество, – вздохнул маршал. – Кружатся, как рой ос, выскочат из перелеска или оврага – и туча стрел! Целятся метко, а стрелы летят далеко. И отскочат, спрячутся. А в атаку бросятся то рассыпным строем, то плотным тараном. И рубятся саблями отлично.

Мрачно стало на душе Наполеона: «Война затягивается, надвигается зима. Собственно, из всей полумиллионной армии осталась мощной только „старая гвардия“, а остальные корпуса растянуты, либо вовсе обескровлены. Любой ценой надо дойти до Москвы. В Москве – зимние квартиры, продовольствие. Александр не вынесет позора – утраты древней столицы – и запросит мира».

Утром маршал Бертье вошёл без доклада и даже не извинился за неучтивость:

– Ваше величество, русские оставили Можайск.

– Убежали? – просиял император.

Маршал был вынужден разочаровать Наполеона:

– Отступили. В полном порядке отступили. Снова потрепали конницу Мюрата, а затем ушли.

– Но русская армия разбита!

– Разбита в такой же мере, как и наша армия, государь, – с трезвой жесткостью произнёс маршал.

Наполеон разбушевался: « – Послать адъютанта к Мюрату с наистрожайшим приказом: «Немедленно преследовать русских!»

Велел Бертье: – Любыми мерами ускорьте марши корпусов Нея и Даву. Поднять по тревоге и подтянуть части второй линии и резерва. Я настигну армию Кутузова у стен Москвы и уничтожу до последнего солдата!

Но Платов располагает выведенные утром войска на господствующих высотах к востоку от Можайска, ставит там батареи. И бой продолжается ещё целый день 28 августа.

Барклай де Толли, а потом и Кутузов весьма рассчитывают на огромное число московских ополченцев. Кутузов пишет Растопчину ещё из Гжатска: «Вызов 80000 сверх ополчения, вооружающихся добровольно сынов Отечества, есть черта, доказывающая дух россиянина и доверенность жителей московских к начальнику, их оживляющему. Вы, без сомнения, оный поддержите так, чтобы армия могла …ими воспользоваться, и тогда прошу вас направлять их к Можайску».