Хелен Льюис - Неудобные женщины. История феминизма в 11 конфликтах

У слова «неудобный» есть и другой смысл. Выступая за свои права, вы всегда встретите противодействие, а прогресс всегда чреват ответной реакцией и откатом назад. Менять мир – это сложно. В мае 2018 года, ожидая в Дублинском замке результатов референдума по закону об абортах в Ирландии, я увидела плакат: «Без борьбы нет прогресса». Это слова Фредерика Дугласа, американского борца с работорговлей. Он пытался объяснять людям, что «права не дают, права берут». Иными словами, активисты должны сами действовать решительно. Их не может удовлетворить ответ «нет». «Те, кто говорят, что любят свободу, но выступают против активной борьбы за нее, хотят собрать урожай, не вспахав поле, – утверждал Дуглас. – Они хотят дождя без молнии и грома. Они хотят, чтобы в океане не ревели могучие воды». Если вы меняете мир, люди не станут любить вас за это. Это будет причинять вам боль. Это тяжело. Вам придется бороться. Вы должны осознавать, на какую гору взбираетесь, и все равно пойти ее покорять.

Кроме того, быть женщиной вообще сложно. Женщинам всегда нелегко соответствовать миру, который построен для мужчин. Симона де Бовуар называла нас «вторым полом». Наши тела отличаются от мужских, которые считаются эталоном. Наши сексуальные желания традиционно изображали как изменчивые, неясные и непредсказуемые. Наш жизненный опыт остается загадочным и непостижимым; наш разум – это «темный континент» Фрейда. В дуалистической картине мира мы находимся на его «неправильной» стороне. Мужчины серьезные, женщины глупые. Мужчины рациональные, женщины эмоциональные. Мужчины сильны, женщины слабы. Мужчины стойкие, женщины переменчивые. Мужчины объективны, женщины субъективны. Мужчины – это человечество в целом, а женщины – его подмножество. Мужчины хотят секса, а женщины «дают» или отказывают. Мужчины смотрят, а женщины – те, кого рассматривают. Когда мы оказываемся жертвами, нам с трудом верят. «В сердце феминистской борьбы за то, чтобы изнасилование на улице, свидании, в браке, домашнее насилие и домогательства на рабочем месте считались преступлениями, была необходимость сделать так, чтобы женщинам доверяли, чтобы их слышали, – писала Ребекка Солнит в статье «Мужчины объясняют все» (Men who explain things). – Миллиардам женщин на этой планете, где проживает шесть миллиардов человек, говорят, что они не являются надежными свидетелями собственной жизни, что за ними нет и не будет правды». Борясь за равные права, женщины часто наталкиваются на стену недоверия: существует ли проблема, если о ней говорят только женщины? Мы же знаем, насколько женщины неразумны.

Наконец, есть еще одно значение понятия «неудобная женщина», которое я хочу выделить в этой книге. Любую историю феминизма следует начинать с признания того, что большинство революционеров… не самые приятные люди. А женщинам всегда говорили, что нужно быть приятными. Девочек учат вести себя как «леди», т. е. быть тихими и послушными. («Из платочков и клубочков, из загадок и мармеладок сделаны наши девчонки».) Материнство превозносится как путь бесконечного самопожертвования. Случайные люди на улице бросают нам: «Чего такая хмурая? Улыбайся!», а то, не ровен час, выражение нашего лица испортит настроение встречному. Если мы повышаем голос, нас называют «крикливыми». Наши амбиции вызывают подозрения. Наш гнев изображается неестественным, жутким, безобразным: кто будет слушать «клячу», «истеричку» или «злую черную грымзу»? И от этого мучительно трудно шагнуть вперед, и во весь голос заявить о проблемах, и продвигаться к культурным и законодательным реформам.

Мое любимое определение феминизма дала автор из Нигерии Чимаманда Нгози Адичи. По ее словам, феминистка – это та, кто верит в «социальное, экономическое и политическое равенство полов». Это звучит прямолинейно, но феминизм невероятно сложен. Я решила написать эту книгу, потому что я устала от этой сложности. Когда я думаю о четвертой волне, всплеске активизма, который происходит с начала 2010-х годов, мне кажется, что мы начали поздравлять друг друга слишком рано, ведь настоящих побед крайне мало и в феминизме наступил застой. Во всем мире, от Владимира Путина в России до Нарендры Моди в Индии и Жаира Болсонару в Бразилии, популисты и националисты настаивали на возвращении к традиционным гендерным ролям. Президент США хватал женщин за киску – ведь «когда ты звезда, они не возражают». Движение #MeToo свелось к разговорам о спорных случаях и не привело к существенным правовым реформам. Право на аборт находится под угрозой в Восточной Европе и на юге США и отсутствует в Северной Ирландии. Случаи групповых изнасилований потрясли Индию и Испанию. Бесплатные общедоступные детские сады и ясли остаются столь же далекой мечтой, какой были в 1970-е годы.

Были у меня и свои тревоги. Мне казалось, что феминистское движение раздроблено как никогда ранее, и это препятствует прогрессу в конкретных вопросах. В феминизме стали слышны сплошные маргиналы и нет фокуса. Бури в Твиттере и культура мгновенного осуждения напугали сексистов-рекламодателей и невоздержанных на язык политиков, но стоит ли за всей этой шумихой реальное движение вперед? «Культура отмены» убедила нас в том, что репутация любой феминистской иконы хрупка и недолговечна. Часто мы едва успеваем вознести новую героиню, как уже повергаем ее во прах. «Сестринство – это мощная сила, – сказала однажды активистка второй волны Ти-Грейс Аткинсон. – Оно убивает. В основном сестер». Феминизм часто увязал в мелких спорах, и я заметила, что молодые женщины преуменьшают достижения своих предшественниц. «Отмените вторую волну», гласил один заголовок. Когда я говорила на одном мероприятии о битвах за равную оплату труда и о приютах для жертв домашнего насилия, двадцатилетняя женщина небрежно бросила в ответ: «Да, но все это давно улажено».

Мне трудно винить этих женщин, потому что раньше и я посматривала свысока на вчерашние битвы. Но, все больше погружаясь в материал, я осознавала истинные масштабы достижений феминизма и трудности, которые пришлось преодолеть тем, кто был первыми. Я все больше уважала их и все более сочувственно относилась к компромиссам, на которые они пошли. Я пыталась представить, каково им было – выживать в сексистском офисе 1960-х годов, отбиваться от приставаний и помогать тем, кто слабее. Могла ли я стать такой толстокожей, чтобы утверждать, что женщины не должны больше считать себя жертвами? Возможно. Я пыталась поставить себя на место викторианских реформаторов образования, которые учреждали женские колледжи. Я решила, что, как и они, я, наверное, подчеркивала бы респектабельность образования, вместо того чтобы изображать его как радикальную, освобождающую силу. Стала бы я бросать бомбы или терпеть пытки в тюрьме, чтобы получить право голоса? Я сомневалась в этом. Рассорилась бы я с другими феминистками? В этом я совершенно уверена.