М. Вебер - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 – сер. 1980-х гг. Часть I. Научные исследования

Г. Алексопулос пишет: «В своих ходатайствах некоторые из лишенных гражданских прав ссылались на членов семьи, которые имели хороший советский профиль, и перечисляли общественно полезную деятельность родственников. Те, кто отстал в осуществлении личной трансформации, надеялись на поддержку политически не по годам развитой семьи и демонстрировали лояльность и общественно полезный труд через мужей, родителей и детей. Семейные отношения часто стигматизируются, но они также могут быть реабилитационными. Супруги играют важнейшую роль в реабилитации, независимо от того, несут ли они ответственность за утрату гражданских прав. Женщины всегда упоминают своих мужей в петициях, а мужья иногда делают полезные ссылки и на своих жен. В своем ходатайстве уральский мужчина отметил благоприятную идентичность своей супруги, хотя и был лишен гражданских прав за свою деятельность» 206.

Авторы выбирали оборонительные или наступательные стратегии для достижения поставленной цели. Абсолютное большинство выступало с «покаянием», не оспаривало обоснованности лишения избирательных прав, использовало уничижительные самооценки. Другие, напротив, активно отстаивали свою позицию, доказывая неправомерность лишения избирательных прав. В качестве аргументов совершенно справедливо приводились ссылки на то, что частная торговля была разрешена, что члены избирательной комиссии слишком вольно трактовали положения инструкции о выборах и лишали прав тех, кто не должен был подпадать под эту санкцию (безработные, инвалиды, мелкие производители, сбывающие продукцию собственного производства и т. п.). Приводились примеры, когда лишение избирательных прав использовалось для сведения личных счетов.

В. И. Лагуткин 207так оценивал свое положение: «Исходя из вышеизложенного, я имею право претендовать на ту обиду, которая наносится мне к концу ликвидации частной торговли вообще: лишившись своего дела [он занимался продажей книг. – А. К. ], а также и средств, находившихся в моем распоряжении, я, естественно, должен где-то работать, но и этой прелести я как лишенец получить нигде не могу. Несмотря на то, что мной сделаны попытки работать не только по своей специальности, но и по другим видам работ, где меня, как лишенца, снимают с работы и для наглядности прилагаю удостоверение о моей работе, с которых я снят […] Скажите, какое преступление мной сделано? И заявляю, если я действительно являюсь преступным элементом, отдайте под суд и если заслужил, то расстреляйте. Это будет лучшая расплата за свой грех, чем быть манекеном и быть заживо погребенным в тот момент, когда есть работа и нужны люди. Еще раз настоятельно прошу восстановить в правах гражданства, чтобы я мог еще поработать на этом культурно-просветительном фронте» 208.

Специфика биографии В. И. Лагуткина заключается в том, что переход из крестьян в торговцы произошел еще до революции, а реализация книжной продукции рассматривалась им как вполне престижная и социально-значимая, а не ущербная или дискриминируемая. Деградация социального статуса произошла резко и повлекла за собой необходимость быстрой адаптации к новым условиям в непривычной для него роли. Состояние здоровья и психологические перегрузки привели к печальному финалу. Трагизм ситуации подчеркивается тем обстоятельством, что последнее решение комиссии облисполкома об отказе в восстановлении избирательных прав было принято уже после смерти заявителя, который скончался в психиатрической больнице. Это решение было принято по прежним материалам дела и не учитывало то обстоятельство, что душевнобольные, при наличии медицинского освидетельствования, лишались избирательного права.

Спектр негативных оценок частной торговли широк – от глупости и «заразы» до греха и уголовного преступления, несмотря на то, что частная торговля в 1920-е гг. была легальной, осуществлялась с санкции государства на основании патента и облагалась налогами (как регулярными, так и экстраординарными).

Авторы, ищущие справедливости, апеллируют к исторической памяти адресата, напоминают о той ситуации, которая привела к легализации частного предпринимательства, и подкрепляют свою позицию ссылками (пусть и не всегда точными) на нормативно-правовые акты.

«Реабилитационный механизм, – по мнению Г. Алексопулос, – формировал особый диалог между гражданами и государством. У новоиспеченных граждан появились определенные представления и ожидания относительно советской власти. Например, процесс предоставления прав побуждал некоторых заявителей апеллировать к понятию справедливости при советской системе […] Кроме того, восхваляя сострадание и справедливость советского режима, лишенные гражданских прав лица призывали советских чиновников отстаивать свои собственные стандарты, удовлетворять просьбу просителя или рисковать, выглядя лицемерными» 209. В этой связи можно вспомнить основное требование правозащитников к советским властям: «Соблюдайте свои законы».

С целью социальной реабилитации бывшие торговцы были вынуждены начинать с нуля, с низкоквалифицированной и грязной работы. В конъюнктурных обзорах кредит-бюро отмечается: «Ушедший с рынка частник, в связи с неблагоприятной для него конъюнктурой, держит себя крайне осторожно. Достаточно сказать, что многие частники работают на черных работах, на которые неохотно идут даже рабочие с биржи. Работа эта состоит главным образом из распилки дров, поставки каменного угля и т. п. Идя на эту работу, частник имеет в виду зарекомендовать себя в качестве общественно полезного работника с тем, чтобы впоследствии перейти на более легкую работу. Кроме того, частники руководствуется моментами фискального характера – представить себя неимущими для органов фиска» 210.

В биографиях бывших торговцев описываются все тяготы такого труда, к которому многие по состоянию здоровья или ввиду пожилого возраста были не приспособлены.

Судьба человека в делопроизводственной переписке выглядит рутинно и буднично, очевидно, что трагизм положения могли в полной мере оценить лишь близкие человеку люди. Трагедия «маленького человека», его персональная катастрофа весьма наглядно характеризует эпоху и дополняет наше представление о периоде новой экономической политики. Образно и одновременно адекватно это настроение передал И. В. Нарский, рассматривая жизнь населения Урала в 1917—1922 гг. 211. Отметим, что и последующий этап отечественной истории, предшествующий периоду массовых репрессий 1930-х гг., был полон трагизма. Лишение избирательных прав и дискриминация гражданина, которые приводят к его болезни, преждевременной смерти или самоубийству, вряд ли могут рассматриваться как исключение или единичный случай.