Анна Сандермоен - Секта в доме моей бабушки

Когда родилась я, у бабушки уже была своя квартирка, «великодушно» выделенная ей советским государством: в трехэтажном доме и даже с холодным водопроводом и канализацией. С дедушкой они развелись; он уехал жить и работать в Киргизию, где со временем возглавил геологический институт. А бабушка продолжала преподавать в Душанбинском университете и по-прежнему заботилась о своих детях: моей маме и ее брате.

Первые годы моей жизни прошли в бабушкиной квартире. У нас была соседка, тетя Оля. Я знала ее очень хорошо: она жила под нами, в такой же квартире, как у нас. Правда, мы все знали друг друга: в нашем доме на улице Лахути было всего шесть квартир.

Тетя Оля была особенной. Она пела в оперном театре, и, когда мы ходили на «Кармен», я всегда с трепетом ждала ее выхода. Потому что из обычной, на мой тогдашний взгляд, женщины на сцене она превращалась в настоящую жар-птицу, яркую Кармен с потрясающими прическами и платьями, ярким гримом и звонкими кастаньетами. Она танцевала, пристукивая кастаньетами и каблучками, страстно пела Хабанеру, бросала розу в Хосе! Зал аплодировал стоя, выкрикивая «бис». Некоторые, вставив пальцы в рот, свистели от переполняющих их чувств.

По окончании оперы мы выходили в фойе, разговаривали и дожидались тетю Олю. А она выходила к нам уже без грима, в обычной одежде простой советской женщины, с хвостиком на затылке. Меня всегда удивляла эта перемена. А как же страсть, розы и Хосе? Почему нельзя остаться такой же красивой Кармен и за пределами театра? Но в те времена мы обязаны были выглядеть в жизни как все. Серенькими, скромными и никак не выделяться.

Тетя Оля тоже оказалась в секте, и мои воспоминания о той яркой и удивительной Кармен навсегда остались в прошлом.

Ах, как я мечтала быть как Кармен! Яркой, красивой, петь как соловей, бросаться розами, и чтобы рядом всегда был такой Хосе, который бы мною восторгался. Это произошло, но для этого мне пришлось проделать путь длиной почти в сорок лет.

В 1981 году мне было семь лет. Я жила с мамой и папой в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург). Родители мои – геологи и работали во ВСЕГЕИ (Всесоюзный геологический институт). Это было величественное здание с высокими колоннами и широкими лестницами, как в Эрмитаже. Храм науки!

Всероссийский научно-исследовательский геологический институт им. А. П. Карпинского

Родители часто брали меня на свою работу. Я хорошо помню институтский музей, где у входа стоял огромный кристалл соли, который можно было лизнуть, и скелет динозавра чудовищных размеров в самом центре постоянной экспозиции.

Помню, что институт казался огромным, в нем было множество ходов, переходов и лестниц, соединявших разные части здания; пока мы с мамой или папой шли по длинным коридорам, я считала двери кабинетов, а между ними были еще и маленькие дверки шкафов для образцов. Коллеги родителей, завидев меня, обычно всплескивали руками и восклицали: «Ай, это Анечка?! Господи, какая большая уже выросла! И вся в маму! Или в папу?» Мне это очень нравилось. И если кто-нибудь вдруг этого не говорил, я думала, что с ним, видимо, что-то не так.

В институте был внутренний двор, где жили бездомные кошки и стояли грузовые машины для геологических экспедиций.

Уже в мои семь лет родители впервые взяли меня в геологическую экспедицию на Южный Урал. Мы жили в настоящих палатках, готовили на костре, ходили в маршруты, и я по-настоящему помогала родителям находить аммониты и вкрапления фузулинидов. Поскольку я была маленького роста, я быстрее всех замечала их под ногами. Мне также поручали раскладывать образцы по мешочкам и подписывать их. В поле я впервые столкнулась с большим количеством насекомых; когда я шла, они прыгали мне в лицо. Взрослым они допрыгивали до пояса, а мне – до самого лица. Помню, папа очень терпеливо объяснял мне, что жучков бояться не надо, они безобидные. Конечно, впечатлений после настоящей экспедиции у меня было множество. Я очень гордилась тем, что по-настоящему работала геологом.

Я помню себя счастливым ребенком. Рядом с мамой и папой мне было хорошо и безопасно. И я гордилась ими.

В Ленинграде я окончила первый класс. Наступили летние каникулы, и родители отправили меня к бабушке в Таджикистан, в Душанбе. Это был еще Советский Союз, и Таджикистан был частью СССР.

Приехав в Душанбе – в город, где я родилась, в дом, где провела первые годы своей жизни, где каждый миллиметр был моей территорией, где оставались мои любимые игрушки, – я опешила: в малюсенькой двухкомнатной квартире с совмещенным санузлом находилось десятка два совершенно незнакомых мне людей разного возраста. Все вповалку спали на полу, тесно прижавшись друг к другу, под общими одеялами и на общих подушках. Ели тоже на полу, расстелив клеенку. Квартира перестала быть уютным и безопасным местом, где можно играть.

Все эти люди всегда были в хорошем настроении и на каком-то невероятном подъеме эмоций.

У всех этих людей были вши. У меня они скоро тоже появились.

Бабушка, казалось, меня не замечала; точнее, она уделяла мне внимания ровно столько же, сколько и остальным.

Первое время мне постоянно делали замечания такого рода: «Не сиди нога на ногу! Это говорит о том, что ты ставишь себя выше других. Не скрещивай руки на груди! Или ты вообразила себя Наполеоном?! У тебя, судя по всему, мания величия». Я была ребенком и не понимала смысла этих замечаний (кто такой Наполеон, что такое мания, величие), но класть ногу на ногу и скрещивать руки на груди перестала.

Видимо, считалось, что перекрещивание конечностей – способ психологической защиты, закрытия от внешнего воздействия.

Тогда как адепту секты полагается быть постоянно открытым, то есть уязвимым – чтобы его можно было контролировать.

Мне пришлось самой научиться заплетать свои длинные волосы, потому что ходить с распущенными, как Кармен, было нельзя. Если я не заплетала косы, мне говорили: «Ты что, как лахудра?!» Как-то я спросила, что такое «лахудра». Мне сказали, что это проститутка. Кто такая проститутка, я спрашивать не стала, так как уже по интонации поняла, что это что-то очень плохое и относится только к красивым девочкам и женщинам. Тогда я сделала вывод, что быть красивой плохо. Это небезопасно. Хотя если красивая Кармен была плохой, то почему же мы слушаем эту оперу, думала я. Ах, но она же в конце умирает… значит, заслужила?