Татьяна Нешумова - Шестиногая собачка. Дневники итальянских путешествий

Мы с Ваней поселились в дешевой гостинице у Рома Термини, превосходной по своим типическим свойствам гостинице средней руки: узкий двустворчатый лифт, в который третьему не втиснуться, небольшая комнатка с видавшей виды кроватью, окно во двор-колодец, снизу доносятся кухонные ароматы, вдоль стены напротив протянуты веревки с бельем. Я, помню, волновалась, не возропщет ли Ваня, но он пришел в восторг от этой непритязательности, и я тут же успокоилась. Ваня вообще иногда покоряет мое сердце именно непредсказуемым бытовым смирением: например, на нашем измайловском рынке, когда нам дали самых кривых перцев на свете, Ваня вдруг сказал: «Но ведь и кривые кто-то должен покупать», а продавщица похвалила его: «Вот речи разумного человека». Так и с первой нашей римской гостиницей: ведь и в таких гостиницах кто-то должен жить. Немного отдохнув, мы отправились на прогулку, и я впервые стала чувствовать этот многими путешественниками описанный, ни с чем не сравнимый римский рыжий цвет. Как он возникает? Откуда берется? Он состоит из лучей заходящего солнца, обшарпанной штукатурки стен и особых оттенков краски, которая в других городах просто невоспроизводима. А если еще плющ, глициния, пиния или кипарис…

Мы шли в сторону Basilica di San Clemente, к ее небесным овечкам, но Ваня увидел по дороге неприметную, низенькую, как мне сейчас вспоминается, Basilica di Santa Prassede, и мы шагнули под ее своды, в царство мозаики, где красные и зеленые облака вокруг Спасителя напоминают рыб или шляпы, а основатель базилики Пасхалий стоит с квадратным нимбом вокруг головы (так изображают живых, еще не умерших людей). Мне запомнилась маленькая капелла Зенона, с четырьмя ангелами в куполе, стекающимися к Христу, как реки, или, наоборот, как четыре колонны, поддерживающие мироздание, и неожиданно земной, серого пятнистого мрамора обломок совсем небольшого столпа, у которого истязали Христа. Все евангельское занимает в уме столько места, что всегда удивляешься малому размеру земных предметов евангельской истории. Так, я помню, Аверинцев рассказывал о своем первом впечатлении от Греции – там в море нет чистой линии горизонта, всегда виден следующий остров, и кажется невероятным, что земля, занимающая со своими богами и героями половину нашего сознания, такая маленькая.

В наших совместных путешествиях я успеваю посмотреть немножко больше Вани, потому что он сова, а я жаворонок.

В первое римское утро у меня была эта пара-тройка «моих» часов, и я, недолго думая, отправилась в термы Диоклетиана, до них ведь рукой подать. Огромные, частично разрушенные кирпичные стены. Зеленая трава с вихрем белых маргариток. «Поцелуй» Родена на афишах у входа в небольшой сад, но мне не хотелось смотреть Родена в Риме, а важнее было видеть, как летит над стеной чайка. (Это острое недоумение первых римских дней: чайки есть, а моря нет – как же так? А потом понимание: чайки есть, значит, море рядом.) Под тенью сиреневой глицинии на скамейке расположился господин со свежей газетой, не очень-то обращая внимания ни на меня, ни на мраморы разбитых колонн, лежащих то там, то здесь. За античной стеной пестреют балкон жилого дома, башня, пальма. Кажется, я даже тогда не знала, что там Римский национальный музей и всякие древности. Просто пошла. Помню первую увиденную фреску, такую простую и нежную, словно это мультфильм Норштейна, а не древность: муза (стоящая) и человек (сидящий, с какой-то неведомой палочкой в руках). Мозаика с двумя птичками и змеем. Змей обернулся вокруг ствола и буквально показывает уточке и журавлю язык («жало» никак не получается написать). Дразнится. Басня? Но мозаичных зверей я не люблю, а вот от простого орнамента пола немею – плиточки-заплаточки, как в пэчворке, парные, разных цветов, направленные то туда, то сюда, эффект плетенки. Бесконечно могу смотреть.

А потом – внутренний квадратный двор музея. Огромный, с фонтаном и большими кипарисами в центре. Ритм колонн и полукруглых арок, чередующихся квадратных и овальных окон второго этажа. «Благослови же небеса, ты в первый раз одна с любимым!» («любимый» в данном случае – это квадратный римский двор, сколько я их еще увижу потом! – а этот – первый!). Вдоль стен то маски с открытыми скорбными ртами, то головы античных богов, то мраморные ванны-гробы. Вот один: по краям амуры, потом волны, а в центре – медальон, на котором человек с двоеперстием (почему?), а под ним – греческие маски. Супружеские надгробия. Муж обнимает только мраморный бюст жены. Целиком, значит, много чести? Кентавры, колесницы, авлеты. А как назвать мужчину со змеями вместо ног? Идешь, идешь вдоль стен. Старые камни, залитые светом, возможность спрятаться в тени арок, отсидеться на мраморе у колонн. Покой.

У сиенского мастера XV века Стефано ди Джованни Сассетта есть алтарь «Снежная мадонна» (он хранится в палаццо Питти во Флоренции). Совершенно прекрасный и многими деталями замечательный. Младенец поднял правую ножку, как бы брыкаясь. Трон покрыт тканью с узором павлиньих глаз. Загадочные улыбки святых: Иоанн Креститель, как положено, с бородой и всклокоченными кудрями, а за ним, рядом со святым Петром, неизвестный мне святой с совершенно таким же, как у Иоанна, лицом, только безбородым и оттого кажущимся каким-то древнеримским. И закрытые нимбом Святой Девы пальцы ангела. И изображающая чудо основания римской церкви Санта-Мария-Маджоре пределла (церковь построили на том месте, где в августе выпал снег). Этот августовский снег изображен и возле Богородицы. Такая непонятная серая куча на блюде.

Санта-Мария-Маджоре в пятнадцати минутах от нашей гостиницы. И там мы уже вместе. Кессонный потолок (я такие не люблю, но решила: раз в Риме есть, то пусть будет и в Москве, и смирилась теперь с таким потолком на некоторых станциях нашего метро). С годами я вообще становлюсь терпимее: вот стала теперь спокойно, без возмущения, ходить по Новому Арбату, а раньше зажмуривалась. Когда я выхожу из Арбатской, я всегда мысленно здороваюсь с родными домами: вот морозовский особняк с колоннами в виде морских канатов (однажды в нем была выставка детского рисунка, где выставлялась Машкина работа, и Машка с моим папой побывали внутри, а я вот – никогда!), вот блистательный гимнаст Моссельпром, а вот единственный в Москве римский дом – седьмой по Никитскому бульвару, так называемый дом полярников, построенный Евгением Иохелесом в 1937‐м. Всегда за него благодарю.