Сергей Решетников - Усть-Илимские истории. В честь 100-летия ВЛКСМ

Николай Иванович печально улыбнулся, потом нахмурился и ничего не сказал в ответ. Но я видел, он почувствовал облегчение. Какой-то груз упал с его плеч. Потом и его самого «выперли» со всех руководящих должностей, времена менялись. Я предлагал ему должности в своих коммерческих структурах, но он вежливо отказывался, профиль работы был ему совершенно незнаком.

Спустя время, я с печалью и грустью читал скромное, еле-еле заметное сообщение в газете «Восточно-Сибирская правда» от 15.02.2006 года:

«Иркутское областное объединение организаций профсоюзов выражает глубокое соболезнование родным и близким в связи со смертью председателя облсовпрофа 1986—1990 гг. МАЛЬЦЕВА Николая Ивановича».

Александр Мерзлый потом, по прошествии нескольких лет, уважительно отозвался о моей выдержке и твердости. Когда он во время «инквизиции» протягивал мне лист бумаги с требованием изложить письменно с кем из обкома, ЦК, партийными работниками я пил водку, я с нескрываемой иронией «согласился». И давай потешаться над ним. Правда, он не сразу это понял.

Пишу: «Такого-то числа после банкета по случаю проведения отчетно-выборной конференции Усть-Илимской городской комсомольской организации, где присутствовали работники Иркутского обкома ВЛКСМ, представитель отдела рабочей молодежи ЦК ВЛКСМ…»

Мерзлый отодвинул мою руку и начал читать. Потом ободряюще похлопал меня по плечу: «Ну вот, Сережа, молодец, начал понимать ситуацию. В этом кабинете не такие, как ты, а очень большие, взрослые и серьезные руководители становились послушными. Продолжай, да поподробнее».

Я продолжил: «Ближе к завершению банкета, чтобы избежать позора, я был вынужден на руках выносить упившегося в „сиську“ уважаемого человека…»

Сан Саныч «Борман-Мерзлый» читал и все его тело наполнялось партийным теплом со сладким для него привкусом предательства и стукачества. Эти чувства он научился умело пробуждать в своих «кроликах» -собеседниках, однопартийцах. От ощущения своего превосходства он рос и рос в своих глазах, постепенно превращаясь в удава напротив кролика, а потом в грозного льва. Как царь зверей, он начинал ликовать.

«Партийная дисциплина и мелкая трусость побеждают», – ошибочно подумал он и на радостях отлучился.

Видимо, уже «лисичкой» побежал доложить о своей партийной победе. Я продолжал уже без его присутствия:

«Бюро горкома партии отправило присмотреть за нами заведующего отделом организационно-партийной работы Александра Александровича Мерзлого. Но тот не справился с принятой на грудь халявной дозой алкоголя и упал под стол. Помогал мне в выносе тела такой-то».

Вспомнилось из Библии: в Евангелии от Иоанна (гл. 8, ст. 7) приводятся слова Иисуса, обращенные к книжникам и фарисеям, приведшим к нему блудницу: «Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень».

Может, еще надо было упомянуть одного из вождей высшего областного уровня в своей «повинной»? Приезжал он как-то с лекцией для комсомольского актива о нравственности. Такая очень щекотливая и непростая тема. Выглядел он волевым рыцарем, вернее, хотел таким показаться. С каждым его словом, произносимым о нравственности, «появлялся нимб» над его седеющей головой. Его твердый и уверенный голос звучал, как колокольный набат, прославляющий чистоту и нравственность советской молодежи. Мне начинало казаться, что спать он ложится с портретом Ленина или Карла Маркса, предварительно высоконравственно подрочив на Клару Цеткин.

После лекции он любезно откликнулся на наше приглашение поехать на природу на Петрушины поляны. Он, очевидно, не чурался прямого общения, хотел не понаслышке знать, чем живет младое племя. Молодец, так и надо. Но после четвертого стакана его пролетарская пятерня устремились под блузку к молодым и упругим сисечкам нашей девчонки, комсомольского работника. Но… он моментально был отвергнут. У нас, наверное, нравственности было все же побольше, чем у него самого.

Правда, агрессии партийный босс проявлять не стал. Наверное, не всегда ему отказывали. Но в данном случае это было невозможно по определению. Не было у нас разврата, и свободные отношения не культивировались. Бывало, среди молодых ребят возникали нежные чувства, любовь, но это не было показным. А его, нашего борца за нравственность, сейчас хоть самого трахай – развезло, разомлел мужик. Надо ехать назад в гостиницу.

Вообще, мне не раз приходилось доводить, дотаскивать до кровати разных боссов. А теперь этот уже стоял у руля большевиков Иркутской области и упоминать о его минутной слабости было неуместно, на мой взгляд, хотя в задании Бормана об исключениях не говорилось.

На халяву пили почти все и в командировке позволяли себе расслабиться. Я всегда расценивал такие ситуации не как что-то ужасное, а как признаки доверия лично мне. Мне доверяли, потому что с моей стороны не будет подлянок, вот и могли себе позволить расслабиться в моем обществе. Напряги нервов-то были не хилые. Н. И. Мальцев как-то в шутку говорил: «Если выпиваете, то только вдвоем, чтобы наверняка знать кто заложил!»

Я же никогда о минутной слабости никому не докладывал, даже в мыслях такого не возникало. Был так воспитан мамой и моим окружением. Жизнь есть жизнь. Будь в ней человеком. Если ты сегодня перебрал, снял стресс и расслабился, завтра протрезвеешь и будешь опять тем же человеком, как после процедуры релаксации. Командировки – это, вообще-то, серьезное испытание для любого человека. Были совсем не принимающие алкоголь гости и старшие товарищи. Женя Соловьянов из Ангарска, Миша Попов из Иркутска и …, что-то застопорился, все – других не помню.

Отвлекся я, однако, немного от темы повествования. Возвращаемся в «Варфоломеевскую ночь». Входит сияющий Мерзлый, видимо, похвалили Бормана за его усердие. Но радоваться было нечему, и он вскоре в этом убедился. Он зашел за мою спину и, видимо, с этой позиции решил насладиться своим превосходством над «поверженным», дочитывая текст. Через пару секунд за спиной слышу тяжелое дыхание, раздается нечто похожее на звук извержения вулкана, потом рычание с волчьим завыванием. Какой-то буреган (буря с ураганом вместе) начал закручиваться в воронку, как торнадо, за моей спиной. Извергаемые звуки напоминали принудительный, вынужденный оргазмический экстаз со стонами, переходящими в рыдания жертвы насильника, как во взрослом, загнивающем, капиталистическом порнокино. По-видимому, этой жертвой оказался Сан Саныч. Он был в панике. Он не мог говорить, задыхался.

«Значит, прочитал», – подумал я. – «Ну получи „по самые помидоры“, если просил».

Когда «торнадо» вырвало из моих рук листок и, изорвав на мельчайшие кусочки, переместило их в карман Мерзлого, не в урну, «оргазм» отпустил. Борман почувствовал облегчение. Как будто жертва насильника вырвалась из рук монстра. Наступило затишье. «Кто кого имеет, – подумал я, – значит, я и без кулаков могу крепко дать по морде, очень больно. Морально, не физически».