Валерий Озеров - Секта Анти Секта. Том 2. Калейдоскоп

Итак, дорогой друг, возрадуйся и восхвали Небеса: мы с тобой приступили к великому Деланию, Оpus magnum. Пусть замолчат на это время все профаны! Итак, внимай.

Ты должен приходить ко мне в одно и то же время и всего лишь наблюдать за этим процессом, что более сложно в исполнении, чем в словах, но, – не беспокойся: я же почти всегда буду с тобой рядом. Возможно, что Мария тоже иногда будет нам помогать.

При его последних словах сердце моё ёкнуло, и озарилось радостным чувством, всплеснувшемся из меня чудесным фонтаном, которое я до сих пор называю любовью. Вернее сказать, преддверием любви; впрочем, кому как угодно.

…Итак, наконец-то мы приступили к настоящей алхимии. Той, которая Нечто нечистое превращает в чистое и неизменное, путём перемен, находя постоянное и недвижимое. А что, кроме материи золота, может быть неизменным в этом изменяющемся каждое мгновение мире?

Золото, только золото, только этот металл самого Солнца, он один сможет удовлетворить нас, ищущих счастья и постоянства. Золото даст долгую стабильность моей мятущейся жизни. Если б я тогда знал, как жестоко заблуждался! Всё, что произошло в дальнейшем, случилось со мной с точностью до наоборот!

* * *

Алхимический процесс был начат и теперь не должен был прерываться в течении длительного времени: в этом заключалась основа нашего успеха.

Так, день за днём я по утрам приходил к де Ариасам, и работал в лаборатории Пьера, выполняя его указания. Иногда во время моего бдения у алхимической печи, когда Пьер спал, заходила Мария, и мы, полные более духовного влечения друг другу, беседовали на алхимические темы, с нетерпением ожидая того момента, когда, наконец получим от своих бдений чего-нибудь стоящее. Что? Золото, либо потрясающую любовь, либо то и другое вместе, с жизнью, полной счастья, богатства и любви, которую мы с ней, безусловно, заслуживаем. Я полностью тогда был рабом формы, впрочем, это свойственно почти всем молодым людям. Таковы были в то время мои мысли и ощущения… Эти ласкающие мысли приходили ко мне всё чаще и чаще, я уже перестал глазеть по сторонам в буквальном смысле слова в поисках тех развлечений, которые так свойственны моему возрасту. Понемногу я стал перерастать самого себя. В мою жизнь входили Любовь и Алхимия.

Однако, по правде говоря, я плохо представлял себе в деталях весь процесс алхимического делания. Был так сказать, слабоват, и не только в коленках, ногах, но и в собственных мозгах, которые казались мне верхом человеческого совершенства. Но, увы! Мои мозги были ещё недоразвиты! Я боялся себе в этом признаться, но, однако, дело обстояло именно так, а не иначе. Посему я целиком и полностью полагался на Пьера, на его знания. И честно говоря, далеко не ушёл от обычных суфлёров с алхимической тусовки средне-мелкой руки. Но это и не было тогда для меня столь важно. Важно было другое, – я всё никак не мог признаться, моей доброй Марии в своих искренних чувствах, о которых та наверняка догадывалась. Пока ещё чувства, чувства любви были для меня самым важным. Впрочем, где чувства, где эмоции; всё было смешано во мне. Ясно было одно: сначала девушки, самолёты потом, – вот что такая моя молодость! Наконец, благоприятный случай вскоре представился.

Прошло уже много времени с начала нашего Делания. Однажды мы сидели вмести с Марией де Ариас в лаборатории у атанора, кажется, это было время сублимации алхимических веществ в последней стадии. Накануне Пьер предупредил меня, что процесс работы подходит к концу, и получение святой киновари или алхимического яйца должно вот-вот произойти.

Мария спросила меня в тот день:

– Виктор, скоро у нас будет столько золота, сколько мы только можем пожелать. Что вы будете с ним делать и как использовать? Зачем нам с вами много золота?

Вопрос этот не застал меня врасплох, он был весьма кстати.

Тут я и подумал, что настал решающий случай для объяснения с очаровавшей меня навеки девушкой. Это был великолепный повод продвинуть далее наши отношения: они ведь только начинались; мы, как два магнита, медленно, но верно притягивались друг к другу, чтобы соединиться навеки (так мне тогда казалось).

Набравшись смелости и глядя ей прямо в глаза, я проговорил:

– Я люблю вас Мария, люблю как саму свою жизнь, и буду просить вашей руки у матери Вашей Тересы. Но сначала я построю для нас дом неподалёку от этого места. Это будет большой дом с множеством комнат, и снаружи он будет похож вот на этот атанор, – я указал взглядом на печь, придвинулся ближе к Марии и вял её за руки. Он будет похож на эту башню, но символом этой башни будет наша любовь, она будет вечно властвовать в нашем доме! Клянусь, Вам, Мария!

Она молчала, лицо её при свете масляных ламп выглядело как то отрешённо, и удивления я не заметил на прекрасном лике Марии, даже тени смущения не было видно: казалось, что она всё знала заранее.

Я впервые прикоснулся к ней, взяв за руки; тепло рук девушки, казалось, перетекало в моё сердце, точно таким же образом, как киноварь, сублимируя самое себя, превращается в золото. Такие мгновения незабываемы для истинно влюблённого! Тем более, если эта любовь – с первого взгляда! После маленькой паузы я спросил её:

– Вы согласны, Мария, быть моей женой?

Она чуть прикрыла свои глаза, и лишь сказала:

– Да, – и тут наступила тишина.

Тишина нарастала, словно снежный ком, катящийся с горы и долженствующий вот-вот рухнуть, разбившись на части, превращающиеся, в свою очередь в исходный материал. Я заключил Марию в свои объятия, но всего лишь на какое то мгновение, потому что она почти сразу же стала освобождаться от них, со смехом говоря мне:

– Вам сейчас надо следить за процессом, милый Викто̀р, иначе мы так и не получим ни золота, ни всего остального!

Смутившись до корней волос, я освободил её и бросился уменьшать пламя масляной горелки, потому что кипение внутри уже достигало критической массы…. Процесс никак нельзя было нарушать,…отвлечения от процесса, бывают так опасны, чем они привлекательнее, эти отвлечения тем опаснее, сию истину я понял много позже.

Что и говорить, Мария девушка с юмором!

Надо ещё раз напомнить, что после исчезновения профессора Первацельса, я сразу же прекратил встречаться с Катариной, которая, очевидно, ввиду своего предательства последнего, пошла вскоре на повышение и стала любовницей нового проректора, с коим я был не намерен делить своё, уже канувшее в лету, но когда-то страстное любовное ложе. Был прекрасный повод расстаться с ней, расстаться, как мне казалось тогда, навсегда. Катарина тогда оставила след в моей душе, но всего лишь след, хоть и глубокий.

Из-за предательства Первацельса она мне стала неприятна и вызывала то самое смешанное чувство, которое я испытывал иногда, препарируя различных лягушек, змеюшек и жуков в университетской лаборатории. С образом любви, связанной с ней было покончено.