Евгений Кузьмишин - Калиостро в пасквилях современников. Сборник мемуаров

Робенок. Я вижу лес и в нем – срубленное дерево.

Калиостр. Попросите девочку, чтобы земля разверзлась.

Робенок. Земля разверзается, и я вижу пять светильников, золото и серебро, всякия бумаги, красной порошок и железные инструменты.

Калиостр. Теперь велите земле опять закрыться, всему лесу и с девочкой изчезнуть, и потом скажите мне, что вы видите?

Робенок. Все изчезло; а я вижу теперь красиваго высокаго ростом мужчину в весьма белом длинном платье и с красным крестом на груди.

Калиостр. Поцелуйте руку у етова человека, и заставьте его себя поцеловать. (Мы слышали два поцелуя; и после того Калиостр повелел сему привидению быть духом—хранителем для робенка.)

Потом Калиостр говорил опять по—арабски 44, стучал ногами в дверь, наконец их отпер и велел робенку выйти, а нам сказал, чтоб мы остались на своих местах; еще бранился, что дядя мой вышел из круга, и в то же мгновение ока упал в некоторый род порывистаго обморока. Мы бросились ему на помощь; после того как в чувство пришел, велел всем нам замолчать и пошел в ту горницу, в коей робенку казались привидения, запер за собою двери, и мы услышали, что он говорил неизвестным нам языком, напоследок отозвалось в ушах наших некое глухое смятение, а потом в совершенном спокойстве увидели мы и Калиостра, которой с торжествующим видом нам сказал, что он должен был наказанием господину N.N. и для того от нас отлучался, чтоб его жестоко наказать. Завтрешней день окажет нам, что N.N. в самой тот час, когда робенку казалось привидение и когда видел он его в цепях, чувствовал боль в горле и жестокой лом в костях. Он наименовал нам даже и лекаря, которой в ту самую ночь к больному будет призван. В следующее утро мы действительно услышали, что все так сбылось, как Калиостр нам предсказал. (16)

Обморок, которой он имел, продолжал он, не что иное был, как мучение, насланное на него от злых духов за то, что дядя мой вышел за черту, нас окружавшую; ибо при всяком духопризвании злые духи были в смятении и вооружались против того, кто по повелению добраго начала духов призывал. Чрез магической круг были они связаны и лишались своего действия. Когда я ему сказала, что мне ето весьма непонятно, каким образом простая черта шпагою могла запретить духам действовать, то он отвечал мне на ето следующими словами: действие магнита еще непонятнее, а магическое очертание и сила, коею он одарен, вразумительна только тому, кто имеет власть с помощию их обуздывать духов. Сие изъяснение, без сумнения, не могло нас зделать просвещеннее, но мы, может быть, оное для того тогда понимали, что мнили себя уже некоторым образом успевшими в сей превосходной науке 45. А что всего более при сем духопризвании повергло меня в неприятное удивление, так ето то, что Калиостр ко вреду ближняго употребил власть свою и заставил страдать Г. фон N.N. Я нашла в себе столько смелости, чтоб ему ето выговорить. На что он, потрепав меня по плечу, сказал: «Доброе и мягкосердное создание! сколь мало еще ты знаешь прямое положение и должности истиннаго магика! я и мне подобные нимало сами от себя не зависит, так как другие обыкновенные люди. Мы состоим в повелении наших начальников , коим мы неограниченным послушанием обязаны. О! ежели бы вы знали, с каким прискорбием принужден я иногда делать зло ближнему! но когда я себе воображу, что я чрез то нередко избавляю от погибели целыя земли и народы, а может быть, еще и тех самых, кои чувствуют мое наказание, предостерегаю от вечнаго зла, тогда я получаю бодрость несумненно исполнять волю моих начальников. Пока ты, любезное дитя, не будешь иметь крепости, ежели нужда потребует, наказывать пороки для пользы ближних твоих, до тех пор будешь ты удержана в преддверии магии и никогда до внутренности храма не достигнешь».

Я продолжала: «Простите мне, что я хочу еще кое о чем вас спросить».

«Ежели вам угодно» – ответствовал он.

Я. «На лице вашем написано было некое торжествующее удовольствие, когда вы нам говорили, что Г. N. N. вами наказан и что вы ему с помощию ваших духов много зла причинили. Скажите мне, прилично ли ето тому, кто другом человечества себя называет?»

К. «Признаться, что я в вас считал гораздо больше остроумия. Скажите мне, могу ли я в моем положении быть всегда то, что я есмь! и не должен ли я иногда, дабы совершенно узнать моих учеников, принимать на себя различныя склонности?»

Я. «Но к чему ж вам принимать на себя столько труда, когда вы с помощию служащих вам духов можете нас испытать?»

К. «Милое мое дитя! Ты разсуждаешь точно так, как слепой о цветах! Всякой день имеет свои определенные часы, в которые я могу совершать магическия действия и когда мне тяжкия и важныя работы назначаются. Из вас я только трех нашел таких, над коими смотрение поручил я служащим моим духам; а других я должен искушать наперед в естественной жизни, дабы узнать их сердечныя и душевныя способности и мало-помалу довести их до желаемаго предмета. Ежели бы и вы уже с некотораго времени не были поручены моим духам, то бы я теперь обратил на вас мое внимание, ибо смелость, с коею вы со мною объясняетесь, и неповрежденное чувство человечества, которое при том за вас говорит, могли бы мне вложить в мысль, что в вас кроются величайшия способности к магии».

Спустя несколько дней поехал Калиостр с женою своею, с господином фон Говеном, господином фон Корфом, с отцом моим и со мною в Вилцен к дяде моему, где мы уже его нашли с супругою, с дочерью и с обоими своими сыновьями. Калиостр взял меня одну с собою в карету и имел со мною некоторые разговоры о магии, кои зделали меня весьма примечательною в разсуждении его нравственных склонностей (к которым я уже начинала терять мою доверенность). Тогда открыла я глаза в разсуждении всего, что мне в нем не нравилось; и я должна признаться, что острота его и тонкость в знании людей удивляли меня не меньше магических его опытов. Прежде нежели я далее впущусь в мое повествование, должна я здесь включить некоторое приключение.

По нескольких разговорах Калиостр спросил у меня: что бы такое думала я о Ц.? не могу ли я ему его яснее описать и рассказать некоторыя обстоятельства из его жизни? Я его знаю, однако ж не столь коротко, чтоб я могла удовольствовать ваше желание. (Мне известна была некоторая тайность в разсуждении Ц., которая бы могла быть ему несколько вредна и о коей я точно знала, что кроме двух друзей и моей матери, ни одна душа не ведала. Мать моя, запечатав клятвою уста мои, открыла мне сию тайну.) Калиостр смотрел мне в глаза весьма пристально и с значащим нечто голосом сказал: «Итак, сударыня! Вы ничего такого об Ц. не знаете, чрез что бы вы могли меня ближе познакомить с его склонностями и судьбою, а мне в том крайняя нужда».