Владимир Мединский - Мифы о русском пьянстве, лени и жестокости

Миф принимали всерьез, потому что весь опыт жизни подтверждал – миф не учит тебя плохим вещам. Разумеется, и самый стойкий человек в годы войны мог быть сломлен, умереть от голода или болезни. Но тот, кто следовал урокам истории, действительно получал дополнительный шанс.

Мифы создавали не только собственный архетип, но и образ «другого». Грубо говоря, русский знал, как ему относиться не только к себе, но и к соседу. Опыт многих поколений говорил, что немцы трудолюбивы, честны, ответственны, у них есть чему поучиться. Тот же самый опыт говорил, что у немцев не очень хорошо с воображением и чувством юмора. Классический анекдот начала XX века:

«– Фасилий Фасильевич, ну для чему фи на то мной все шуточничаете и шуточничаете? Фи же знайт, что я для фас всегда билль нушник …»

Что здесь? Только насмешка над плохим знанием русского языка? Нет. Тут еще и образ немца: полезного, хорошего, несколько забавного, который «всегда был нужник». Шуток не понимает, обижается, слишком серьезен не по делу.

«Ах! Франция! Нет в мире лучше края!» – к этому душевному взвизгу грибоедовских барышень с чистым сердцем присоединились бы многие поколения русских людей.

У нас всегда любили Францию. Правда, на протяжении 70 лет советской истории в основном заочно.

Но вот поездили, погуляли у подножия Эйфелевой башни, посидели за бокалом пива в брассери на парижских бульварах, – и отношение к французам у наших, побывавших в Париже, стало более сложным.

С одной стороны – конечно, безумные восторги. А с другой – вот сидят новые русские и отпускают шуточки: «Франция, конечно, прекрасная страна – Монмартр, тужур, лямур и так далее. Вот если бы еще там не было французов, было бы совсем хорошо».

И начинаются охи и ахи, французы нам кажутся чересчур расчетливыми, экономными до мелочности, эгоистичными. Вообще – какими-то мелковатыми. И в ресторанах французские официанты ленивы, медлительны – давно, видимо, с казаками не встречались. И раздражительны порой… Ну и так далее. Хотя, опять-таки, они, конечно, не дураки. И по амурной части тоже ничего.

Ну что можно сказать этим нашим товарищам? Только то, что сами себя французы видят совершенно другими.

Что значит – «французы буржуазны»? Они гордятся своей буржуазностью. Ведь это их предприимчивость. Сам император Наполеон не был чужд буржуазности: экономный, расчетливый, серый сюртук, треуголка, походная кровать… Именно французский буржуа – от крестьян, получивших землю благодаря революции, до банкиров и промышленников – именно вся эта широчайшая масса французского народа и была главной опорой наполеоновского престола.

Франция для французов – это воинственность, это галльские герои. Это Верцингеторикс – галл, который бросил вызов самому Цезарю и сражался с ним на равных. Это Мюрат, это маршал Ланн, которому приписывается афоризм (у нас охотно вкладывают его в уста Багратиона – и Бог его знает, кто сказал это на самом деле): «Дерьмо тот гусар, который дожил до 30 лет».

Надо сказать, что и Багратион, и маршал Ланн лишь чудом перевалили 30-летний рубеж. Багратион получил смертельное ранение под Бородино, маршалу Ланну оторвало ноги, правда, не русским, а австрийским ядром.

Французы для Франции – это те самые плотные ряды кирасир, закованные в железо, сплошным строем летящие на огнедышащие батареи Раевского. Либо еще более тяжелые, еще более стальные ряды французских рыцарей, которые столь же безудержным галопом несутся на ощетинившиеся пиками ряды английской пехоты.

Считается, что в своих латах рыцари были чудовищно неповоротливы и, упав с коня, уже не могли подняться. Но тогда непонятно, как вообще выживала рыцарская конница. Ведь стащив рыцаря с коня – вилами или крюком, – любой крестьянин фактически брал бы его в плен. Однако в действительности все, конечно, было не так. Современный солдат срочной службы, если его нарядить в рыцарские латы, действительно, упав не то чтобы с коня, но и со стула, встать уже не сможет. Однако тогда уровень физической подготовки профессиональных воинов, в данном случае рыцарей – собственно, больше ничем они и не занимались, кроме как воевали, – был несравненно выше. Предполагалось, что в полном облачении настоящий рыцарь может не то чтобы передвигаться, вставать с земли, ложиться, садиться при необходимости, но может даже танцевать и плавать! И на коне, и без коня, лишь бы с оружием, закованный в железо рыцарь был фактически неуязвим и непобедим.

Французы – это мечтатели и романтики. Как Жанна Д'Арк. Как Виктор Гюго. Как художники-импрессионисты. Как Антуан де Сент-Экзюпери.

Или, может быть, это такие романтики, как Д'Артаньян и мушкетеры – и тысячи таких же дуэлянтов, бретеров, невольников чести, кои составляли цвет и славу французского дворянства. Может быть, они и ввели понятие «честь» в самом начале нового времени в европейский обиход.

Все эти мушкетеры, защитники баррикад, а баррикады строились в Париже чуть не каждый год весь XIX век, эти моряки дальнего плавания, эти воины французского легиона, захватившие самую бесплодную половину Африки, которая так и называлась многие годы на картах: Французская Западная Африка… Все они уж точно были не мелочны, не расчетливы и не буржуазны. Именно такими видят себя французы. Именно этой своей историей они по праву гордятся.

Хотя… Вот что Юлий Цезарь отмечал в записках о Галльской войне относительно национального характера галлов – будущих французов. Они «страшно сварливы. Например, сцепятся два соседа, затем в схватку вступают их жены, тягают друг друга за волосы. Когда же они в ярости, то целая толпа чужеземцев не может справиться с ними. Они скрежещут зубами, размахивают руками, наносят удары друг другу по головам. Говорят галлы резко и угрожающе, и со стороны невозможно понять, спокойно они беседуют или ругаются друг с другом».

Согласитесь, достаточно нелицеприятная характеристика, а источник – самый что ни на есть авторитетный.

Но и французы в долгу не остаются. Вот забавная цитата что думал другой великий полководец, Наполеон, об итальянцах, потомках римлян. Из его донесения Директории во время итальянского похода: «Вы воображаете себе, что свобода подвигнет на великие дела этот дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ. В моей армии нет ни одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на улицах, которые только и делают, что грабят, и ни на что не годятся».