Михаил Полищук - Взывая из бездны. De profundis clamat

Как говорится – господа, приехали! Приехали вместе со своими великими прозрениями, невиданным взлетом духа, со своим гуманизмом и верой в высший божественный промысел, вместе со своими впечатляющими научными и техническими достижениями, вместе с фолиантами написанных шедевров, вместе с вдохновляющими музыкальными откровениями, вместе с идеей торжества Разума и прочими оказавшимися ничего не значащими погремушками культурных атрибутов…

P. S. Сегодня стоило бы подумать о перемещении этих ворот – Триумфальной арки в честь чудовищной катастрофы – куда-нибудь поцентрее, на какую-нибудь исторически значимую площадь одного из центров европейской цивилизации.

После окончания работы над «Парсифалем» Вагнер пишет своей супруге:

«Звуки уничтожения, которые я написал для литавр в соль миноре, олицетворяют гибель всего еврейства, и, поверь мне, я не написал ничего прекраснее».

Менее чем через столетие «звуки уничтожения», написанные «для литавр в соль миноре», были услышаны продвинутыми поклонниками гуру из Байрёйта – музыкальной Мекки любителей высокого искусства. «Красота», в спасительную силу которой верили простодушные идеалисты, обнажила свою неприглядную сторону, внеся еще до конца не оцененную лепту в эпохальные преступления ушедшего века.

Из сотен интервью и бесед со свидетелями при подготовке материалов к фильму-досье «Аушвиц» Лоренс Рис, британский историк и автор документальных фильмов о Второй мировой войне, особенно впечатлен описанием «марша» опустошенных детских колясок в Освенциме:

«Подталкиваемые узниками, они, подобно воинскому подразделению – по пять штук в ряд – шествуют к месту погрузки на ближайшую станцию, с тем чтобы отправиться Германию, где их с нетерпением ожидают новорожденные арийские малютки. Свидетели этого впечатляющего зрелища припоминают: «торжественный» парад пустых детских колясок длился около часа». (См.: Laurence Rees. Auschwitz. N. Y, 2005).

Знакомство с «экспонатами» музея Освенцим-Аушвиц, на которых представлены образцы побочной «продукции», сопутствующей массовому производству трупов, провоцирует воображение на более «величественную» картину триумфа смерти:

За движущимися со скрипом пустыми колясками с приглушенным топотом марширует всевозможных размеров и фасонов обувь – от пинеток малышей до старческих полуботинок; за ними вдогонку, ковыляя и спотыкаясь, устремляются костыли и протезы, заботливо снятые с инвалидов; далее, не нарушая общего построения, по пять в ряд подпрыгивают детские горшочки, над которыми волнообразно зависают облака из женских волос – черных, светлых, седых, рыжих, реже – блондинистых оттенков.

По выбору режиссера-постановщика парада, ассортимент трофеев, свидетельствующих о масштабах одержанной исторической победы, можно расширить.

Логичным на параде победы смерти над жизнью является присутствие шкатулок, наполненных золотом, добытым из ртов поверженного в прах противника, тем золотом которому предстояло отправиться в виде слитков на вечное хранение в банки самой нейтральной страны в мире – Швейцарии. Замыкают парад безликие вазы с пеплом сожженных жертв.

Шествие совершается под торжественные звуки уничтожения литавр в соль миноре из Парсифаля в исполнении оркестра самоиграющих инструментов, владельцы которых созерцают происходящее с высот устремившихся в небеса клубов пламени и пепла, вырывающихся из труб крематориев.

Мысленно перенесем происходящее действо на площади и улицы Берлина – очередного претендента на реинкарнацию Древнего Рима. На фоне всеобщего торжества ненависти, сопровождаемого римским жестом протянутой руки и имперским возгласом «Хайль!», триумфальное шествие артефактов уничтоженного ненавистного народа достигает своей кульминации. Каждый правоверный берлинец в этот момент в состоянии катарсиса как бы переносится в Рим эпохи Тита – триумфатора победы над неуемной Иудеей.

При этом, как истинный патриот фатерланда, особое чувство гордости он испытывает от того, что, в отличие от римского полководца, не сумевшего довести одержанную над иудеями победу до полного их истребления, нацистский триумф возвещает миру долгожданную «благую весть» – об «окончательном решении» «извечного вопроса».

P. S. В порядке напоминания: более трех тысячелетий тому назад египетский фараон Мернептах опрометчиво поспешил запечатлеть «окончательную победу» над народом Израиля на стеле, найденной в поминальном храме в Фивах: «Израиль уничтожен и потомков его не существует» (1219 год до нашей эры).

«По воле РФСС (рейхсфюрера СС – Генриха Гиммлера) Освенцим стал величайшей фабрикой смерти всех времен. Когда летом 1941 он лично отдал мне приказ подготовить в Освенциме место для массовых уничтожений и провести такое уничтожение, я не имел ни малейшего представления об их масштабах и последствиях. Пожалуй, этот приказ содержал в себе нечто необычное, нечто чудовищное. Но мотивы такого приказа казались мне правильными». (Рудольф Гесс)

Как-то подсудимый палач концлагеря Треблинка комендант Штангль раздраженно бросил бравшей у него интервью журналистке:

«Все, что я делал по доброй воле, я делал, как мог, хорошо».

Из той же породы «людей», гордящихся перфекционизмом исполнения порученной им работы, был и Рудольф Гесс.

С энтузиазмом, достойного лучшего применения, в должности коменданта вверенного ему предприятия он приступает к реализации проекта века:

«Я должен был в кратчайшие сроки создать транзитный лагерь…из существующего, хотя и застроенного хорошо сохранившимися зданиями, но совершенно запущенного и кишащего насекомыми комплекса… С самого начала мне стало ясно, что из Освенцима что-то полезное может получиться лишь благодаря неустанной упорной работе всех – от коменданта до последнего заключенного».

Превращение Освенцима в «что-то полезное» потребовало максимальной мобилизации творческих усилий и незаурядного трудолюбия:

«… Чтобы иметь возможность впрячь в работу всех, мне пришлось покончить с устоявшимися традициями концлагерей. Требуя от подчиненных высшего напряжения, я должен был показывать в этом пример. Когда будили рядового эсэсовца, я вставал тоже. Прежде чем начиналась его служба, я проходил рядом, а уходил позже. Редкая ночь в Освенциме обходилась без того, чтобы мне не позвонили с сообщением о чрезвычайном происшествии».