Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

Профессор Ридан торопился.

У него были причины торопиться.

Безымянный немецкий любитель-коротковолновик успел передать из фашистской Германии в открытый эфир сообщение о том, что в Мюнхене открыты ужасные лучи смерти, которым человечеству нечего противопоставить. «Лето в этом году уходило медленно, нехотя, как бы с грустью покидая добрую, веселую страну, – писал Ю. А. Долгушин. – И страна, первая в истории и единственная в мире страна, в которой все люди занимались только одним делом, – они изготовляли счастье для себя, – эта страна полнилась богатыми урожаями хлеба, мяса, плодов и вина, хлопка, шерсти, пушнины, гремела металлом чудесных машин, пылала любовью и звенела песнями…»

Конечно, отдать такую страну на разор фашистам профессор Ридан не мог. Все его силы направлены на создание лучей жизни. «Роман „ГЧ“, – писал Всеволод Ревич в книге „Перекресток утопий“, – пожалуй, редкий случай и вправду научной фантастики в том смысле, что действие книги вращается в среде ученых и большая часть разговоров идет о науке. По-иному, видимо, и нельзя создавать художественные произведения о науке, об ученых…»

«Роман, – вспоминал сам Долгушин, – написан мною давно, еще до Великой Отечественной войны. История возникновения идеи романа и четырехлетней работы над ним связана с такими интересными, порой почти фантастическими событиями, что уже сама по себе могла бы стать темой самостоятельного произведения. Н. А. Байгузова – (того самого, с кем Долгушин строил первый в СССР телевизор, – Г. П. ) – я запечатлел в образе одного из героев романа – Николая Тунгусова. Кстати, второй из главных моих героев – профессор Ридан – более сложное «соединение» нескольких крупных ученых, которых я знал. Ридан – имя вымышленное, родившееся в качестве одного псевдонима за много лет до создания «Генератора чудес». Таким образом, и Анна Ридан – лицо действительное. И Наташа – тоже. И тетя Паша. Больше «натуральных» фигур в романе нет…

Зато в моей жизни их было немало.

Доктор Дубровин Евгений Алексеевич в тесной комнатушке в Тропическом институте заставлял меня держать белую крысу с саркомой на спине, пока он облучал ее ультракороткими волнами; профессор Михаил Васильевич Фролов часами показывал и объяснял мне, как и почему высушивается в несколько секунд сырая доска в поле высокой частоты…

Никогда не забуду наших встреч с академиком Алексеем Дмитриевичем Сперанским в ВИЭМе – Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Человек, книгу которого на такую, казалось бы, «сухую» тему, как «Элементы построения теории медицины» я читал, как увлекательнейший роман, потряс меня своими идеями, удивительной точностью и изяществом анализа явлений. Нам было о чем говорить еще и потому, что он не чужд литературы, знает и любит ее. Алексей Дмитриевич редактировал некоторые главы романа…

Огромное влияние на мою работу оказало знакомство с известным физиологом и изобретателем профессором Сергеем Сергеевичем Брюхоненко. Когда я пришел впервые к нему, он оживлял мертвых собак. Тут я увидел созданное им «искусственное сердце» – аппарат, который чудесно заменял настоящее сердце животному, пока оно возвращалось к жизни. Это была подготовка к опытам над человеком. И это была уже самая настоящая фантастика. Сергей Сергеевич тоже сразу понял, что было мне нужно. В следующем опыте оживления я, одетый в белый халат, уже фигурировал в качестве помощника, что-то держал, что-то подавал, следил за кардиографом и старался не пропустить ни одного слова. И Сергей Сергеевич редактировал часть глав моего романа…»

«Странное это было учреждение, – читаем мы в „Генераторе чудес“, – спрятанное от шумов улицы за старыми липами, густыми зарослями душистого жасмина и высокой каменной оградой с железной решеткой. Большую половину нижнего этажа занимал „зверинец“. Здесь жили бесчисленные кролики, собаки, морские свинки, лягушки, птицы, обезьяны. Широкая лестница с мраморными перилами вела во второй, верхний вестибюль, откуда можно было попасть в квартиру профессора Ридана или в коридор, вдоль которого располагались лаборатории. В каждой из них работали один или два сотрудника. Они приходили ежедневно в восемь часов утра и уходили в три. Ридан строго запрещал им оставаться дольше. Сам он обычно работал в своей лаборатории, примыкавшей непосредственно к его кабинету.

Редко кто посещал эту таинственную комнату.

Тут всегда теплилась жизнь – тихая, странная, заключенная в замысловатые никелированные станки или стеклянные сосуды, схваченная металлическими щупальцами аппаратов. Тут бились сердца, извлеченные из тел, шевелились собаки, лишенные сердец. Головы, отделенные от туловищ, медленно вращали глазами. А электрические приборы заглядывали своими проводами в живые препараты органов, в черепные коробки животных и, вкрадчиво шелестя, что-то отмечали на клетчатых бумажных лентах…»

«Знакомство с академиком Трофимом Денисовичем Лысенко, – вспоминал Долгушин, – беседы с ним о „живом и мертвом“, о бессмертии и смерти, о новой генетике дали мне почувствовать свежий ветер нашей передовой биологии, представить себе ее пути… Биофизик Г. С. Франк, впоследствии – член-корреспондент Академии медицинских наук, в результате нашей обстоятельной беседы дал мне возможность рассказать о поразительном опыте с кроликами, описание которого читатель найдет в романе… А раскопки в Ленинской библиотеке навели на небольшую, сугубо научную статью – исследование „Нейрон, как аппарат переменного тока“, принадлежащую перу маститого академика Украинской Академии наук Александра Васильевича Леонтовича. Мне довелось встретиться и беседовать с ним во время одного из приездов его в Москву. Идеи замечательного ученого оказались тем решающим звеном, которого мне не хватало, чтобы завершить построение основной научной концепции романа…»

Новое, более полное издание «Генератора чудес» появилось в 1959 году.

«Нашлись критики, – писал Ю. А. Долгушин, – которые настоятельно советовали мне встать на этот путь – (обновления, адаптации романа к послевоенным событиям, – Г. П. ) – Мне говорили: описанные вами удивительные открытия и изобретения, имевшие оборонное значение, были сделаны в предвоенные годы, что прямо следует из содержания романа. Но война прошла, а эти изобретения применены не были. Читатель, мол, вправе спросить: что же с ними случилось, куда они девались? Чтобы не вызвать у читателя такого недоумения, перенесите действие романа в будущее, или хотя бы в настоящее время, измените биографии ваших героев (ибо все они в этом случае становятся на двадцать лет старше!) наркома назовите министром и т. д. Словом, мне предлагали по существу написать новый роман на ту же тему. Я с этим никак не мог согласиться. Изображая мечту уже осуществленной, в какой-то степени меняющей жизнь героев, фантаст, – пишет ли он в прошлом или в настоящем времени, – неизбежно нарушает историческую правду. И такая «реализация будущего» – характерная и вполне закономерная черта научной фантастики».