Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

Где работал: где только ни работал. Даже помогал добывать нефть в Сургуте и Нижневартовске, даже в Одессе жил и трудился 17 лет. А 17 лет жизни в Одессе – это не комар наплакал. Основная работа ныне: сижу дома на опушке леса на окраине Киева, курю «Беломорканал» и стучу чего-нибудь на пишущей машинке в надежде на гонорар. Член Спилки Пысьменныкив.

О фантастике (поскольку называюсь «писателем-фантастом»). Моя первая книжка (которую прочитал) – фантастический детектив с четырьмя покушениями и одним убийством. «Колобок». Восхищен по сей день. Очень советую.

О вкусах. Не люблю литературоведческие термины (эпитет, метафора, архитектоника и т. п.) – наверно потому, что закончил одесский филфак и объелся этими терминами на всю оставшуюся жизнь. Настороженно отношусь к писателям-деловарам. Никогда не доставал бумагу, не торговал книгами, не загонял вагоны с утильсырьем. Но вне литературы считаю эту деятельность весьма полезной. Пусть все же каждый занимается своим делом: писатель пусть пописывает, читатель – почитывает, издатель – поиздаевывает, а книжные пираты – попиратствывают.

О женщинах: люблю.

О коллегах-фантастах: уважаю.

О женщинах-фантастках: люблю и уважаю.

Не признаю в литературе «школ» («школа Ефремова», ленинградская, малеевская, сибирская, одесская, дальневосточная…) Что за школярство? Писать научить нельзя. Умеешь или не умеешь. Но доброжелательное участие в судьбе молодого автора необходимо.

О смерти. Замечено: хорошие российские фантасты умирают не старыми – Александр Беляев, Иван Ефремов, Аркадий Стругацкий… Скорбный список можно продолжить.

Об издательствах: ненавижу ходить по издательствам. Но: что делать?

О редакторах: когда с гордостью говорят: «Я – профессиональный редактор!», отвечай: «Такой профессии не существует!» Хорошему писателю редактор не нужен – он сам себе редактор. Редактор нужен плохому писателю (плохой писатель – это писатель без редактора в голове) – но кому нужен плохой писатель?

Любимый цвет: радуга.

Напиток: и пиво тоже.

Еда: что Бог пошлет.

Верю ли в Бога: неубежденный атеист, сомневающийся неверующий.

Любимый писатель: Антон Павлович Чехов.

Любимая книга: странно, любимый писатель – Чехов, а любимая книга – «Три мушкетера» («Колобок» не в счет), при том, что Дюма-отец не самый сильный писатель. Почему так?

Любимый поэт: два-три десятка стихотворений разных поэтов.

Семейное положение: две жены (в разное время!) и две дочери.

Национальность: ежу понятно.

Что еще?

Еще о смерти.

В юности одесская цыганка с Молдаванки нагадала мне 63 года в этой жизни. Вполне удовлетворен и с тех пор не гадаю. Значит (написано в 1992 году, – Г. П. ), через 18 лет в 2010 году пора собирать вещички».

Умер в Киеве 7 ноября 1998 года.

Геннадий Мартович Прашкевич родился 16 мая 1941 года в селе Пировское на Енисее.

«Первой книгой, которую прочел от корки до корки, – вспоминал писатель в эссе „Малый Бедекер по НФ, или Книга о многих превосходных вещах“ (2006), – была „Цыганочка“ Сервантеса. Не „Коза-дереза“, не „Конек-горбунок“, не „Маша и три медведя“, весь этот доисторический извращенный модернизм, а настоящая толстая солидная книга. Мне только что стукнуло четыре года, „Цыганочке“ шло далеко не первое столетие. Разница должна была сказаться…»

Она и сказалась.

Первый рассказ («Остров туманов») Гена Прашкевич сочинил в седьмом классе. Учился он тогда в городе Тайга (крупная железнодорожная станция на Транссибирской магистрали). В 1957 году рассказ был опубликован в местной газете «Тайгинский рабочий». Окрылённый успехом, юный автор пишет один за другим три фантастических романа, пробует себя в поэзии, но одарённому подростку не хватает знаний и жизненного опыта. «Я жил как бы в двух мирах – реальном, где роскошная природа соседствовала с дремучим пьянством, дикостью, невежеством, почти всегда свойственными промышленному захолустью, – рассказывал писатель позже, – и миром придуманным, открывавшимся, когда я смотрел на звездное небо. Меня всегда тянуло заглянуть за горизонт, за пределы видимого, и самому увидеть – что там? Жажда познания распирала. Жарким летом 1957 года, строя очередной телескоп из очковых стекол, перечитывая только что появившуюся „Туманность Андромеды“ и любимую книжку детства „Недостающее звено“, я (неожиданно даже для самого себя) послал письма небожителям, которые написали эти книги. А они, крайне занятые люди, выдающийся палеонтолог, известный писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов и выдающийся учёный-энтомолог и писатель, доктор биологических наук Николай Николаевич Плавильщиков – о, чудо! – ответили, отозвались, даже ненавязчиво намекнули на то, что, мол, надо бы и дальше учиться. А Иван Антонович пригласил в поле – поработать с самыми настоящими палеонтологами. И книги! Они присылали много книг! В глухой сибирской провинции в середине прошлого века, учась в школе, я перелистывал альбомы Аугусты и Буриана, вчитывался в работы Вернадского, Козо-Полянского, Быстрова, Рёмера. Оказалось, в учебе есть сладкий смысл».

Окончив школу, Геннадий Прашкевич приехал в Новосибирск.

Здесь, в только что основанном академическом городке, он обрел замечательных друзей, людей «одной с ним крови», и с некоторым удивлением обнаружил, что настоящие, даже очень крупные ученые тоже пишут стихи! В начале 1961-го года молодые сотрудники Института геологии и геофизики создают поэтическую группу, организуют вместе со студентами Новосибирского университета литературное объединение. Поэтические «среды», куда собирался весь Академгородок, стали островком опасного свободомыслия, которое не могло остаться безнаказанным даже во время относительной политической оттепели начала 60-х. «Торжествующее ощущение того, что у нас всё получается, – вспоминал позже Г. Прашкевич, – конечно, не могло не привести к мысли о литературном альманахе. Литературный альманах, выходящий в научном городке! – это ли не ответ тем, кто делит людей на „физиков“ и „лириков“?! Впрочем, думаю, с гораздо большим изумлением, а, скорее всего, просто с ужасом узнали партийные ревизоры о том, что мы с Володей Горбенко попросили дать стихи в наш альманах не кого-нибудь, а Анну Андреевну Ахматову. А нам это казалось в высшей степени естественным. Именно присутствие стихов А. А. Ахматовой могло по-настоящему освятить волнующие просторы предполагаемого альманаха. Нам тогда в голову не приходило, что жизнь и мечты далеко не всегда совпадают, что пробивание литературных альманахов и журналов в обществе, связанном догмой партийности, не под силу людям даже гораздо более авторитетным, что существование нашего литобъединения давно замечено власть имущими, что все наши наивные движения на виду, и вполне серьёзные люди интересуются нашими неиссякаемыми спорами и чтениями». Через тридцать лет Лидия Чуковская напишет о последствиях этого неосмотрительного шага в своих «Записках об Ахматовой», упомянув в них и письмо из Новосибирска «от двух мальчиков, готовых отдать жизнь за Анну Андреевну». Поскольку отправители письма не знали почтового адреса Ахматовой, оно было послано ей через «Литературную газету» и, разумеется, перлюстрировано компетентными товарищами. Пострадали многие «средовцы»…