Геннадий Прашкевич - Красный сфинкс

Дальнейшие события ошеломили всех!

– Зуппе, «Поэт и крестьянин», – анонсировал дирижер, поднимая палочку.

Но оркестр вдруг заиграл «Мой милый Августин». Заиграл в том же темпе и в том же тоне. Я, критик и все сидевшие в ресторане поднялись как один человек и минуту стояли, будто пораженные столбняком. Потом вдруг все сразу заговорили, возбужденно замахали руками, глядя друг на друга в полном недоумении. Было очевидно, что эта навязчивая мелодия преследовала одновременно всех. Незнакомые люди спрашивали друг друга, и оказалось, что так оно и было…»

Началось, как видим, с невинных забав, а закончилось покушением на человечество.

Лишь сознательно внушив себе новую, лишенную агрессивности индивидуальность, одумавшийся изобретатель спасает себя и мир. «Штерн сидел на палубе яхты, под южным звездным небом, на низком плетеном стуле, облокотившись на голову спящего льва, – так заканчивался роман. – Луна уже зашла. От воды тянуло предутренним свежим ветерком, а он все еще не спал и думал о фрау Беккер, живущей в одиноком домике на берегу океана. Мерная волна укачивала. Штерн склонил голову на косматую гриву льва и незаметно уснул. Первый луч солнца осветил их – человека и льва. Они мирно спали, даже не подозревая о тайниках их подсознательной жизни, куда сила человеческой мысли загнала все, что было страшного и опасного для окружающих».

«Человек, потерявший лицо» (1929), «Подводные земледельцы» (1930), «Земля горит» (1931), «Прыжок в ничто» (1933), «Воздушный корабль» (1935), «Лаборатория Дубльвэ» (1938), «Под небом Арктики» (1939), «Замок ведьм» (1939). Книги выходили. Небольшими тиражами, но выходили. К сожалению, работы Беляева начали терять первоначальную безыскусность, свежесть. Атмосфера подозрительности и страха, охватившая страну в 30-е годы, не могла не сказаться на научной фантастике. Темы мельчали, крупные писатели отходили от «подозрительного жанра». Литература почти перестала кормить.

«В 30-х, – вспоминала Светлана Беляева, – отец заключил трудовой договор и уехал под Мурманск, в Апатиты, в качестве плановика-экономиста. Он немного поработал там, а когда вернулся, вновь занялся литературой. Сотрудничал в пушкинской газете, писал рассказы и очерки, одновременно издавался в Ленинграде».

Болезнь не позволяла Беляеву появляться в литературных кругах.

В феврале 1938 года в «Литературной газете» даже появилась заметка В. Кремнева «Писатель остался один». Правда, Беляев был назван в ней не писателем, а популяризатором науки, но на фоне почти полного замалчивания даже это можно было принять за внимание.

Еще в 1930 году Беляев написал большой очерк о К. Э. Циолковском – «Гражданин эфирного острова». Идеи ученого-самоучки чрезвычайно увлекли писателя. Роман «Прыжок в ничто» (1933) он кардинально переработал после критических замечаний ученого. Циолковскому Беляев посвятил и повесть «Звезда КЭЦ» (1936). Но работать было трудно. Писатель жаловался: «Невероятно, но факт, в моем романе „Прыжок в ничто“, в первоначальной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы „служебной“ роли героев – объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель…»

Книги Александра Беляева посвящены разным наукам. От физики низких температур и высоких давлений писатель переходил к биотокам и нейроизлучениям, к эндокринологии, к передаче мыслей на расстояние. Но научная фантастика, эта «Золушка», по определению самого Беляева, в тридцатые годы была загнана в тупик. Писатель невольно становился проповедником некоей навязываемой извне догмы. «Самое легкое – создать занимательный, острофабульный научно-фантастический роман на тему классовой борьбы, – сдавался он под напором критики. – Тут и контрасты характеров, и напряженность борьбы, и всяческие тайны и неожиданности. И самое трудное – создать занимательный сюжет в произведении, описывающем будущее бесклассовое общество, предугадать конфликты положительных героев между собой, угадать хотя бы две-три черточки в характере человека будущего». В статье «Огни социализма или господин Уэллс во мгле» (1933) Беляев даже пытался указывать Герберту Уэллсу: «Вы слышите, знаменитый писатель, непревзойденный фантаст и провидец будущего, специалист по утопиям? Фантастический город построен! Это не ваш, уэллсовский город! Ваши утопические города останутся на страницах Ваших увлекательных романов. Ваши „спящие“ не „проснутся“ никогда. Этот город – „Кремлевского мечтателя“. Вы проиграли игру!»

Невозможность работать в полную силу заставляла Александра Беляева искать какой-то срединный путь. Ну да, научная фантастика – часть советской литературы, и никаких скидок при ее оценке быть не может. Зато, считал Беляев, у фантастических произведений есть специфические особенности. «Здесь все держится на быстром развитии действия, на динамике, на стремительной смене эпизодов. Здесь герои познаются главным образом не по их описательной характеристике, не по их переживаниям, а по внешним поступкам». Без некоторых допущений, иногда даже противоречащих научным фактам, обойтись невозможно. «Тогда чем же отличается подлинная научная фантастика от беспочвенного фантазирования, оторванного от научных знаний? Тем, что в голом фантазировании ничего и нет, кроме пустой игры воображения, в научной же фантастике „допущения“ и научные „ошибки“ лишь порог, который необходимо переступить, чтобы войти в область вполне доброкачественного материала, основанного на строгих научных данных». И далее: «Писатель, работающий в области научной фантастики, должен быть сам так научно образован, чтобы он смог не только понять, над чем работает ученый, но и на этой основе суметь предвосхитить такие последствия и возможности, которые подчас не ясны еще и самому ученому».

«В тридцатые годы папа приобрел первый четырехламповый приемник, – вспоминала Светлана Беляева. – Для него это было большой радостью, так как отец полностью был отрезан от мира. Правда, он получал много газет и журналов, но разве это может сравниться с живым человеческим голосом, с возможностью при повороте тумблера перенестись в „неведомые“ страны. Это доставляло отцу огромное удовольствие, а маму – (вторую жену писателя) – частенько выводило из себя, так как его блуждание в эфире наполняло всю квартиру свистом, треском и грохотом. Иногда раздавались обрывки музыки, незнакомая речь, после чего снова свист… Уже тогда отец мечтал о телевизоре, но не о таком, какие сейчас стоят в каждой квартире, а об аппарате, который можно было бы настроить на любое расстояние и увидеть любой уголок земли. Именно это желание он воплотил в романе „Чудесный глаз“. К сожалению, рукопись на русском языке бесследно исчезла. Осталась только книга, переведенная на украинский язык, изданная в Киеве, которую я впоследствии снова перевела на русский».