Евгения Пищикова - Пятиэтажная Россия

И как бы это так устроиться, чтобы и любить, и никого не обижать?

Приятель рассказывает:

— Пошел на исповедь. Начинаю как обычно — алкоголизм, прелюбодеяние.

Отец Александр мой вздыхает и говорит: «Ну, ничего нового… Причащаться-то будешь?» А я говорю: «Погодите, еще не все! Кусочек гуся съел — уж очень мама настаивала…» А он как закричит: «Что?! Гуся? В пост? Вон отсюда!» Вот что такое последняя капля!

Продолжает:

— Мы с женой долгое время жили по принципу «о чем я не знаю — того и не существует» и «не задавай вопросов, ответ на которые будет тебе неприятен». Это было правильно? Нет. Сейчас точно могу сказать — нет, неправильно. Чем расплачиваюсь? Разводом и разлукой с сыном… Зато точно знаю, как ощущает себя мужчина-рогоносец.

— А как?

— Как после групповухи. Муж и жена — одна плоть. А теперь я, как крысиный король, — у меня совместное тело с изрядным количеством мужчин и женщин.

— Как ты думаешь, почему обманутый муж, самая пострадавшая сторона — всегда смешон?

— Упавший всегда смешон. «Козленок, чей тугой лоб первыми рожками стремится к Венере и битве»… Рогоносцу обломали собственные рога и приставили чужие. Зато вытвердил науку — не свое, не лапай, будешь косолапый. У всех прелюбодеев косолапая душа, бодрая речь и веселый блеск в глазах.

Прелюбодей — это человек, который больше, лучше всех вокруг знает разницу между своим и чужим. Вернее так — жаждет, чует разницу, а дотянутся редко когда может. Протоиерей Александр Шмеман писал, что самая откровенная пьеса о блуде, которую он читал и видел в своей жизни, была «Синяя птица» Метерлинка.

Бесконечная тоска по особенной жизни, сосущая жажда любви, и здравая протестантская концовка — «В мою горницу резную залетели гуленьки. Думала — пришла любовь, оказалось — хуленьки».

Здоровый, толстый скворец, довольный кот, кухня с камельком, уставшие от бессмысленных блужданий по птичкам дети и муж, обыкновенный, спокойный вечер — что еще мы можем требовать от судьбы? Тебя не любят, ты, лично ты, никому не нужен — прекрасно. Жизнь отпустила тебя. Оставшийся без любви, ты можешь постараться научится любить. Не дарить любовь, а отдавать ее даром. Не путаться в рейтузах, задыхаясь от страсти, а порадоваться тому, что у твоего мужа такие большие, красивые, оттопыренные уши.

Нет более вечных и крепких добродетелей, чем мещанские. На них стоит мир. Попробуем перечислить хотя бы некоторые из них, начиная с самых тихих, самых кротких, самых воинственных.

Чистоплотность. Мальчик спрашивает: «Папа! Что такое чистоплотность?» — «Не знаю, сынок. Наверно, чисто масса на чисто объем…» Ну, не милый ли анекдот — а если вспомнить цикл «про новых русских» во всей полноте, так один из лучших. А удача-то в чем? Удача анекдота в совпадении с жизненной правдой или, напротив того, в оглушительном несовпадении. Тут — второе. Кому, как не новому русскому «из девяностых» знать, что такое чистоплотность. Ведь все первые бизнесмены (как космонавты) родом из крестьян, из мещан; а чистоплотность — одна из главных женских мещанских добродетелей. Мещанские добродетели вообще делятся на мужские и женские, в этом отличаясь от интеллигентских, — те «общечеловеческие». То есть (по определению) мужские; и интеллигентная девица, принимая добродетели своего круга, во многом отказывается от своего пола.

Символ мещанской чистоплотности — постельное белье, вывешенное на балконе. А то еще и развешанное во дворе. Демонстрация чистоты. Меня всегда удивляло и умиляло это ритуальное развешивание простынь. Казалось бы, мещанская семья очень закрытая, всегда немного ханжеская — и вдруг такой публичный вынос простыни на всеобщее обозрение. В этом (казалось мне) есть что-то древнее, азиатское — все начиналось с демонстрации белья во время важного для клана ритуала — свадьбы (нечистота простыни как доказательство чистоты невесты); а теперь демонстрация чистоты белья свидетельствует о чистоте семьи — фамильных устоев и обычаев. Соседи могут удостовериться: белье в этом доме (в этой квартире) — кипенно-белое. Кипельно-белое. Эти два довольно противных определения редко когда используются в другом контексте — все больше насчет простынок.

Наталья Трауберг (переводчица Честертона и Льюиса, человек, естественно, интеллигентской традиции) вспоминает слова отца Станислава Добровольскиса, которые тот сказал ее дочери перед конфирмацией: «Главное, туфельки ставь ровно». Наталья Леонидовна, очевидно, считает этот совет в чем-то основополагающим. Речь тут идет о борьбе порядка с хаосом. Нисколько не хочу умалить важности ровно поставленных туфелек, и прямой спинки, и прочего, что считается самым главным в воспитании девочки из «хорошей семьи». Но почувствуйте разницу между туфельками и простынями. Одно — порядок, другое — чистота. А порядок в доме и чистота в доме — бесконечно разные вещи. Первое — способность упорядочить, осмыслить и встроить в жизненную систему все на белом свете. В том числе и все нечистое. А чистоплотность — это отрицание нечистого, идея дома как убежища от «жизненной грязи». Грязь — это и доброе матерное слово, и дурная новость, и лишняя бутылка, и сигаретная пачка, и похабная книжка, и нежеланная правда, и неожиданное знание — вон, вон. Поэтому женщины, умеющие блюсти порядок, но не чистоту, так презираемы в мещанских семьях. Они — не чистоплотны.

Смекалка. Смекалка — мужская добродетель. И к тому же добродетель чуть ли не официальная. Это одно из тех редких достоинств сословия, которые признаны, обдуманы, включены в список черт и особенностей «русского характера». Порукой тому — многочисленные пословицы. Для сметливого солдата — и варежка граната. Боец со смекалкой воюет и палкой. Главный только мигнул, а народ уже смекнул. Не нужен нам ученый, а нужен смышленый. Наша сметка на вашу «нет-ка».

В последней поговорке брезжит истинная правда — правда о том, откуда эта достопочтенная добродетель растет.

Смекалка — великое замещение «нельзя» на «можно попробовать», и растет она из особого отношения русского мужчины к слову «нет». Психологи называют это отношение «инфантильным»; ну да что ж возьмешь с психолога. Всякий образованец готов облаять исполина. Но, тем не менее, вот простейший пример того скромного конфликта интересов, из которого, верно, и выводит свою родословную смекалка.

Приходит в магазин свойский посетитель (пацан, мужик) и добродушнейшим, компанейским голосом говорит продавщице: «А дай-ка мне, сестренка (дочка, красавица), бутылочку-другую водки «Журавушка». А продавщица, холодея от нехорошего предчувствия, говорит чистую правду: «Журавушки» нет. Конец. Мир обрушивается в бездну, человек из последних сил удерживается на краю, бледность его пугающа, в глазах — красные огни: «КАК нет?» «Кончилась». «А ты пойди в подсобке поищи!» И ведь знает свойский человек, что разговор бессмысленный, а сделать с собой ничего не может — не выносит душа той ужасной определенности, той конечности надежды, той стены, которая есть в словах «нет» и «нельзя». Ум его мечется возле стены не в поисках выхода, а в поисках входа — маленькой дверки, лазейки в сказочное царство «А вдруг!» и «А если?» А если приложить смекалку, вдруг все и получится?