Олег Юлис - Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги

— Да, будут. Но больше поэтов и композиторов. Театр вторичен.

— Назовите известных Вам.

— Вы знаете, в чем дело… В последнее время на каждой презентации, которые у нас проходят, все говорят это слово, оно сейчас затаскалось. Я не знаю, кто из современников гениальный, а кто не гениальный. Я видел проявления гениальности у Смоктуновского в «Идиоте». В БДТ. Вот это было гениальное исполнение, я это видел.

— Вы хотите ограничиться этим? Давайте ограничимся.

— Вот и я хочу…

— Сколько раз Вы говорили себе, как Пушкин, подпрыгивая: «Ай, да сукин сын! Ай, да молодец». Вы себя называли гениальным?

— Никогда. Мне очень приятно, когда так говорят, но я очень скептично к этому отношусь. Я не очень верю. Поэтому когда Вы, например, мне это говорите, внутренне я улыбаюсь.

— А если я докажу, что я солгал, Вы будете мне благодарны? Привыкли за брань, за критику благодарить? Или не умеете этого?

— Нет, почему, мне она всегда интересна. Не знаю только, почему я должен благодарить.

— Ну, Бога благодарят за болезни. Вы знаете, что некоторые религии…

— Ну, я до такого совершенства еще не дошел.

— Хорошо, тогда о другой благодарности. Игорь, Вы считаете, что Вам небо подарило Вашу жену Таню?

— Да.

— Если бы Вы думали по-другому, Вы, конечно, соврали бы в диктофон?

— Ну не знаю. Но этот ответ был искренен.

— На прощание спрошу, Вы не скучали, говорили с удовольствием?

— Про удовольствие не знаю, но не скучал.

— Булат Шалвович, Вы теперь выздоравливаете и говорить Вам приходите чаще с самим собой, поэтому начну со злободневного. Помните лермонтовское «Выхожу один я на дорогу». Но дальше: «И звезда с звездою говорит». Скажите а если бы сочинилось у него как-нибудь так, что звезда сама с собой говорит. Как Вы думаете, все равно это стихотворение было бы шедевром?

— Честно говоря, в отличие от Пушкина, который грандиозное явление, Лермонтов, на мой взгляд, просто прекрасный поэт.

— А кто из поэтов XX века — Ваши любимые?

— Бунин, Блок, Набоков, Пастернак, Мандельштам. Ахматова и Цветаева — обе прекрасны. Но Ахматова — мой поэт, а Цветаева — не мой…

— Один только раз позволю себе Вас проэкзаменовать. Помните наизусть какие-нибудь строчки Набокова?

— О нет, я не помню. Я даже своих не помню.

— Вам никогда не казалось, что пристрастия, которые мы накапливаем за жизнь, достаточно случайны или вызваны нашей неповоротливостью, ненужной занятостью. Совершенный человек, наверное, может встряхнуться и все станет на иные места… Например, в один прекрасный день Вы идете по улице и думаете: «Я изменю свою жизнь».

— У меня такого не бывает. Это моя жизнь.

— Но Ваши пристрастия ведь менялись?

— Да, конечно. С детства я любил Пушкина. Так сложилось. Может быть, меня так воспитали, но десятилетиями я любил его. И в один прекрасный день, как Вы говорите, я его открыл. Это бывает не только у меня. Рождается ребенок, его приучают любить, и он любит. Только став взрослым, сознательным, он понимает почему любит.

— А Бунина Вы любили с детства?

— Я из семьи пламенных большевиков. Меня тайком водила в церковь нянька. И однажды, прознав про это, ее выгнали.

— В Бога Вы веруете, открыли его для себя?

— Нет. И сейчас это было бы искусственно для меня. Я думаю, что есть логика развития природы, и это называется Бог. А Бог как существо…

— Ни один умный человек так и не думает…

— Как раз многие люди думают именно так. А существование нравственного закона реально, но оно совершенно объективно.

— Что Вас больше всего поражало в жизни, чему Вы не переставали удивляться?

— Горькое и печальное. И к концу я ощущаю зло в большем количестве, чем раньше.

— Сталкиваетесь чаще?

— Ощущаю больше. Сталкивался и раньше, но полагал, что это случайное явление, что добро преобладает. Но сейчас я понимаю, что зло от злобы.

— У Вас есть дети?

— Да, два сына.

— И внуки?

— Да, внуку тринадцать лет.

— Вы ловили себя на том, что к внуку относитесь более нежно, чем к сыновьям?

— Так сложились обстоятельства, что с внуком я общаюсь редко, к сожалению.

— Вспомните, пожалуйста, эпизод, когда уговаривали себя перешагнуть через что-то?

— Было такое, но не хочу вспоминать.

— Как кончаются Ваши обиды, печали? Вам удавалось помнить в несчастье о том, что все проходит?

— Да, конечно.

— Скажите, размышляли Вы когда-нибудь о самоубийстве? Что Вас могло бы удержать от этого поступка?

— По природе я легкомысленный грузин. Меня совершенно не волнует мое будущее, меня волнует сегодняшний день. Исходя из этого я и живу. Я не задумываюсь никогда о смерти, хотя прекрасно знаю, что она предстоит. Никогда также не задумываюсь, что обо мне скажут, как оценят. Я живу и это мое счастье. Когда меня спрашивают, в чем мое счастье, я отвечаю: «В том, что я живу».

— Одни мудрецы рекомендуют думать о смерти, другие — нет. Случись такая оказия, чьим доверенным лицом Вы захотели бы быть?

— Во-вторых. Не хочу об этом думать.

— А если бы Вас пригласили быть доверенным лицом Ельцина?

— Я бы отказался, потому что мне это несвойственно. Я — доверенное лицо себя самого.

— Как Вы себя ощущали в музее Чуковского, где я Вас увидел? Вам было уютно?

— Да, потому что мы общались, давно не виделись. Если бы я знал, что туда приедет публика, было бы иначе. Я знал заранее, что придут люди, мне симпатичные.

— Не могли бы Вы вспомнить эпизод, когда кувыркались вниз головой?

— Нет.

— Какие любимые истории любите пересказывать близким? Чем-нибудь они объединены?

— Они объединены мной. Человеком, знания и опыт которого ниже опыта Земли, и в связи с этим который довольно смешон.

— Скажите, сколько примерно времени, лет или дней потрачено на то, что Вы выступали, ездили… Вы не жалеете об этом?

— Нет, не жалею. Мои песни — это хобби. Проза и стихи — настоящее. Мной заинтересовались, и я стал напевать стихи. Средством заработка это не было, просто доставляло удовольствие.

— Никогда не говорили себе: «Не надо было этого делать?»

— Говорил. Само положение выходящего на эстраду человека мне совершенно не пристало. Но трудно было отказываться, да и приятно было, что я интересен. Так я стал известным бардом, хотя не имею на это права. Некоторые стихотворения я напевал — процентов тридцать — под гитару. Не специально пишу под пение, наоборот. Я знаю других подлинных бардов, для которых это профессия.