Б. Сенников - Тамбовское восстание 1918-1921 гг. и раскрестьянивание России 1929-1933 гг

Я довольный со всем этим возвращался домой, а он, еще раз поблагодарив меня за помощь, шел перекладывать нашу поленницу дров назад. У такого хозяина, как он, всегда все было на месте. А проделывал он все это только для того, чтобы меня не унизить подачкой, а, наоборот, возвысить меня перед братишками и сестренками, что я, как и мама, тоже являюсь кормильцем семьи. Но, к моему сожалению, я все это понял позже, когда подрос. Вот таким манером он и выручал нашу семью, когда нам становилось туго или болела мама. Мы с ним подолгу вели беседы на всякие темы, и он всегда как бы невзначай давал мне умные и хорошие советы в жизни. Он меня всегда учил: "Будешь работать — все у тебя будет, а под лежачий камень вода не течЈт".

Незаметно для себя я очень полюбил этого человека и крепко с ним подружился. Вскоре наступил 1930-й год. И в селе появился наконец-то наш папаша без гармошки, но зато с мандатом и наганом в кожаной кобуре. Он им страшно гордился и то и дело поправлял на своем ремне. Оказывается, он вступил в партию и был назначен уполномоченным по коллективизации. Что тогда началось в селе! Голова шла кругом. Началось раскулачивание и выселка крепких хозяев. Попал под раскулачивание и мой друг за отказ вступить в колхоз.

Отец в окружении активистов и милиционеров, тряся над его головой своим наганом, кричал: "Вот он, мироед, кулацкая морда! На него батрачили мои дети (наверное, имея в виду меня)". Дело было зимой, рано утром. Все село собралось у церкви. Из села угоняли всех раскулаченных. Голосили бабы, которых угоняли в Сибирь и на Север, и те, которых не трогали. Кто-то принес икону Божией Матери, благословляя уводимых. Помню, как тепло улыбнулся мне мой друг, стоявший в толпе угоняемых крестьян, и на прощанье помахал рукой, после чего зашагал по дороге вместе со всеми уводимыми в неизвестность односельчанами под конвоем милиции. Шел он твердо, будто ничего с ним не произошло, ограбленный и униженный советской властью за то, что был честным человеком и любил свой труд.

К моему горлу подступил комок и я заплакал, поняв, что навсегда уводят моего лучшего друга. Затем кинулся догонять колонну с намерением разделить его участь. Но меня прогнала милиция, больно отхлестав плетью вдоль спины. Усевшись на снег, я плакал так, как больше никогда не плакал в жизни. Я понял, что у меня отняли моего друга, которого я не забыл и по сей день, и всегда вспоминаю, когда мне тяжело в жизни. Что с ним было дальше, я так и не узнал. Отец вскоре стал в нашем селе председателем сельсовета, потом получил назначение в район и навсегда исчез из нашей жизни. Говорили, что он был секретарем райкома партии, потом спился, отовсюду был выгнан и пьяный замерз в придорожной канаве". [59] Архив автора.

Впереди нас сидела старушка, которая слышала все, о чем мы говорили. Повздыхав вместе с нами, она так начала свой рассказ:

"Было мне тогда четыре года, когда пришли раскулачивать моих родителей. Со двора выгнали всю скотину и очистили все амбары и житницы. В доме выкинули все из сундуков, отобрали все подушки и одеяла. Активисты тут же на себе стали примерять отцовские пиджаки и рубашки. Вскрыли в доме все половицы, искали припрятанные деньги и, возможно, золото. С бабушки (она мне приходилась прабабушкой, ей было больше 90 лет и она всегда мерзла) стали стаскивать тулупчик. Бабушка, не понимая, чего от нее хотят активисты, побежала к двери, но ей один из них подставил подножку, и когда она упала, с нее стащили тулупчик. Она тут же и умерла".

Дальше рассказ нашей попутчицы был и вовсе страшен:

"Ограбив нас и убив бабушку, пьяные уполномоченные с активистами, хохоча, переступили через мертвое тело бабушки и двинулись к нашим соседям, которые тоже подлежали раскулачиванию, предварительно опрокинув в печи чугуны со щами и картошкой, чтобы мы оставались голодными. Отец же стал сколачивать гроб из половиц для бабушки. В голый и разграбленный наш дом пришли женщины и старушки, чтобы прочитать молитвы по новопреставленной рабе Господней. Три дня, пока покойница лежала в доме, к нам еще не раз приходили уполномоченные, всякий раз унося с собой то, что не взяли ранее, будь то кочерга или лопата. Я сидела на окне и караулила — не идут ли опять активисты. И как только они появлялись, быстро стаскивала со своих ног пуховые носочки, которые мне связала моя мама, и прятала под рубашку, чтобы их у меня не отняли.

В день, когда должны были хоронить бабушку, в наш дом ввалилась пьяная орава комсомольцев. Они стали всюду шарить, требуя у отца денег. Отец им пояснил, что у нас уже все отняли. Из съестного в доме оставалось всего килограмма два проса, которое мама собрала в амбаре на полу. Его рассыпали в первый день раскулачивания из прорвавшегося мешка, который тащили пьяные комсомольцы. Пока они рылись в доме, мама незаметно сунула в гроб, под голову мертвой бабушки наш последний мешочек с просом. Активисты, не найдя в доме денег, стали их искать в гробу у покойницы. Они нашли мешочек с просом и забрали его с собою.

В ночь после бабушкиных похорон отец завернул меня сонную в свой пиджак и отнес к своей сестре. Я помню, как он меня поцеловал в последний раз, а я, обхватив его своими ручонками, потерлась своей щекой о его небритое лицо и ощутила на нем слезы. Я тут же заснула на руках моей тети, которая меня потом и воспитывала. А папа с мамой тайно ушли в ту ночь из деревни, не дожидаясь высылки по этапу. Что дальше с ними было — я не знаю. Думаю, и верю в это, — были бы живы, они вернулись бы за мною. Но не пришли, а значит, погибли где-то. Меня же вырастила моя тетя, а ее муж заменил мне моего папу, а потом и он не вернулся с войны.

Мобилизованный через неделю после ее начала, он прислал нам одно-единственное письмо. Тетя, будучи еще совсем молодая, осталась со мною. Вдвоем с ней мы уже в войну и после нее работали по 12 часов в колхозе за палочки, ничего не получая за свой труд. А чтобы не умереть с голоду, ели лебеду и крапиву. А потом она выдала меня замуж и нянчила моих детей. Сейчас она уже совсем старенькая, но все еще что-то хлопочет по дому". [60] Архив автора.

Вскоре, не доезжая Моршанска, наша попутчица сошла с автобуса и, прощаясь с нами, чисто по-русски пригласила нас к себе в гости, если случится кому-нибудь побывать у них в деревне.

Мы с моим спутником ехали долго молча, осмысливая все рассказанное. В Моршанске ему предстояла пересадка на другой автобус. Мы с ним обменялись адресами, крепко пожали друг другу руки и разошлись с тем чувством, как будто мы знакомы всю жизнь.

(свидетельство Фаата Алтыбаева, семья которого была раскулачена в 1929 году и вывезена на спецпоселение — на "великую сталинскую стройку коммунизма" Магнитку)