Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

Я успел подумать обо всем этом, прежде чем понял, что происходит на самом деле. А на это мне потребовалось ровно столько времени, сколько ему потребовалось, чтобы подойти к машине, стоявшей на витрине, опустить ее на пол и взять в руки пульт.

Я махнул ему рукой – «не надо показывать, я все понимаю насчет этой машины, времени у меня нет, заворачивайте», – но он холодно покачал головой. И я поразился перемене, произошедшей с этим человеком. Глаза его горели. Он высунул кончик языка – и повел машину по магазину. Это была настоящая гонка, а он был гонщик. Он виртуозно обходил все препятствия – зеленый танк, замок для Барби, три велосипеда, он проскочил между колес огромного грузовика… Он дал один круг и пошел на второй. Потом дал задний ход, повторил все эти маневры и счастливо рассмеялся, утирая выступивший на лбу пот. Так смеялся Молния Маккуин, вышедший на трассу кольцевой гонки и осознавший, что он по-прежнему – лучший. В общем, я понял, что он – такой же больной, как и я. И что у него тоже было трудное детство. А может, и не было никакого трудного детства. Просто вот такие мы придурки.

Он протянул мне пульт. Я подумал, что он все понял насчет меня так же, как я насчет него. Я не взял, чтобы не позориться. Ну все равно так, как у него, не получилось бы. Он опять кивнул, подошел уже к кассе, а потом резко повернулся ко мне и опять протянул пульт. Ну, я, в конце концов, не совсем уж законченный идиот, чтобы отказываться от счастья, которое само идет мне в руки.

И я попробовал. Получилось не сразу. И когда получилось, то не так, конечно, как у него. Но было же видно, что я тоже могу. Что я, в конце концов, первый раз за рулем этого болида. Я надеялся, что все это видно.

Когда я пришел в себя, оказалось, что вся остальная жизнь в детском магазине остановилась. Несколько человек, бродивших по залам, теперь стояли и молча смотрели на меня. Они, по-моему, боялись пошевелиться, и не потому, что не хотели мешать моему счастью, а потому, что на самом деле очень боялись, что машина врежется в них на полном ходу.

В общем, когда я расплатился, все, по-моему, испытали большое облегчение. Я успел напоследок еще прихватить розовый домик для Барби или, вернее, для Маши, потому что это была такая палатка, в собранном виде с меня ростом. Я понимал, что подарки Маше и Ване должны быть равноценными.

В Москве выяснилось, что этот домик к Барби не имеет никакого отношения и что я привез домик феи из какой-то сказки. Но это не имело, конечно, решающего значения.

Ваня схватил коробку с машиной трясущимися руками. Он порвал ее с недетской силой. Он сам вставил батарейку типа «крона» в пульт и немного запутался с шестью батарейками для машины. Но он все равно отказывался, чтобы я ему помогал, пока не понял, что все-таки не справится со всеми этими плюсами и минусами. Все это время он что-то шептал и кряхтел, стоя на коленях. Я стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, потом помог чем мог.

Ваня поставил машину на пол. Взял в руки пульт.

– Папа, хочешь попробовать первым? – вдруг спросил он.

– А ты, Ваня?! – потрясенно переспросил я.

– Я потом, – сказал он.

Что тут значат слова благодарности? Ничего. Вообще ничего. Я, конечно, не ожидал такого благородства. Я даже подумал, что он в последний момент чего-то испугался. Может, он испугался, что не справится с управлением, и решил подглядеть, как это делается. Но, с другой стороны, он прекрасно знал, как это делается. С такими пультами он водит даже катера по озерам.

Я посмотрел на него. Нет, он ничего не боялся. Значит, он в каких-то принципиально важных для человека вещах понимал, по крайней мере, не меньше, чем этот продавец из магазина.

Я взял в руки пульт.

– Молния, давай! – крикнул Ваня Я втопил.

Я привел Машу в детский сад в середине дня. Она стала раздеваться. Здесь была вся группа. Мне что-то сказала воспитательница, отдала какую-то тетрадку и вышла. Потом я увидел, что Маша подошла к одной девочке и быстро стукнула ее по голове.

– Ты чего?! – Я подбежал к ней и развернул к себе. – Как ты можешь?! За что?! Не смей этого делать!

Она посмотрела на меня и ничего не сказала. Я только уже в который раз удивился, какое же, господи, бездонное отчаяние может вдруг возникнуть в детских глазах. Хотел написать «ни с того ни с сего», но я знаю, знаю что на самом деле у этого отчаяния всегда есть какая-то слишком настоящая причина.

Она отошла к ящичку ее раздевалки, открыла его, спряталась за его дверью. Я прикрыл дверцу и увидел, что она плачет. Не раздалось ни звука. Просто слезы градом катились из ее глаз.

– Аня ее первая ударила, – подошел ко мне мальчик, стоявший рядом.

Ну вот, подумал я, одним профессиональным борцом за справедливость на свете стало больше.

– Ты что, все видел? – спросил я.

– Мы все видели, – сказал он.

– И что?

– Анька первая ее ударила. Маша первая никого не бьет.

Я оглянулся. Вокруг меня стояла довольно большая компания. Они все только что вернулись с прогулки, раздевались и теперь застыли на полдороге. Один мальчик стоял без шапки и в одном сапоге, у другого лямки комбинезона болтались на животе. Две девочки расстегивали друг дружке куртки и стояли теперь, схватившись за руки. Еще один мальчик сидел на стуле нога на ногу и напряженно смотрел на меня.

Я, честно говоря, впервые за тридцать с лишним лет оказался в таком коллективе. Последний раз я был в таком коллективе равным среди равных.

Они все ждали от меня чего-то. Но и я от них тоже.

Вообще-то Маша говорила о проблемах в детском саду. На днях она сказала, что дружит теперь только с мальчиками, потому что девочки ненадежные, а с мальчиками у нее проблем нет. Теперь я видел, что не только у нее нет проблем с мальчиками, а и у мальчиков с ней тоже нет проблем.

– Вы почему застыли-то? Раздевайтесь, – сказал я. – Вас ждут. Вам есть пора. И спать пора.

Они не среагировали. Я обнял Машу. Она не оттолкнула меня, но и не обняла в ответ. Она просто стояла так же, как стояла, и по-прежнему плакала.

– Почему вы вообще друг друга бьете?! – спросил я их. Это было очень глупо. Чтобы получить ответ на этот вопрос, начать надо было, так сказать, с себя.

– Счеты сводим, – пожал плечами тот же мальчик, который разговаривал со мной.

Это прозвучало так смешно, что я не выдержал и улыбнулся. Остальные дети не поняли этой улыбки и закивали головами, давая понять, что мальчик не пошутил и что они и в самом деле просто сводят счеты друг с другом. А это было уже не смешно. Я почувствовал, что мне не место среди этих людей. Или вообще среди людей. То есть я почувствовал себя просто животным.

Я подошел к девочке, которую ударила Маша. Все, что я здесь делал, было настолько неправильно и невпопад, что мне все равно уже нечего было терять.