Юлия Монакова - Подвенечное сари. Русские девушки в объятиях Болливуда

– А что сейчас с твоими родителями? – удачно ввернула я.

– Они живут в Алигаре, – отозвался Санни. – Вместе с моим самым старшим братом и его семьей.

– Давно?

– С тех пор как мне исполнилось пятнадцать. Именно тогда они и переехали… – нехотя ответил он.

– Погоди-ка, – удивилась я. – Тебе было всего пятнадцать лет, а они уехали в другой город и оставили тебя здесь?!

Санни некоторое время помолчал.

– Знаешь, – начал он наконец, – моя мама… Она очень тосковала по Алигару, она оттуда родом… К тому же в Алигаре жил мой старший брат с семьей, мама его очень любила. И отец принял решение уехать. Меня спросили, хочу ли я жить в Алигаре. Я ответил, что не очень. Понимаешь, я был дурак тогда, мне казалось, что в Агре вся моя жизнь – мое детство, мои друзья, моя школа… А отец… отец не стал настаивать… Они с мамой уехали к своему любимому сыну, а я остался жить вместе с Гульназ, в доме нашего дяди…

Я погладила его по плечу:

– Ты жалеешь сейчас о том, что не поехал тогда с ними?

– Нет, – он улыбнулся и взглянул на меня с признательностью, – постепенно привык, теперь я не представляю себе жизни без Агры… К тому же, если бы я не жил здесь, я никогда бы не встретил тебя… Могу ли я жалеть? А с родителями у меня сейчас нормальные отношения, не особо близкие, но и не отчужденные…

– Ты очень любишь своих родителей? – тихо спросила я.

Он кивнул:

– Конечно… И они меня тоже любят, я знаю… Просто… Я так до сих пор и не могу понять, как это возможно – взять и уехать от собственного ребенка? Бросить его, можно сказать! И пусть ребенок сам сказал, что не хочет с ними ехать, но… надо было силой, что ли… – Он махнул рукой и замолчал.

Я видела, что ему тяжело говорить на эту тему, но выговориться все-таки было надо.

– Мама с папой никогда не были мне поддержкой и опорой, – помолчав, продолжил он. – Знаешь, дети ведь частенько клянчат у родителей несколько рупий на сладости, жвачку, шоколад… Так вот, за всю свою жизнь я ни разу не получил от отца ни пайсы. [22]Я никогда не просил его об этом, а он думал, что мне ничего не надо… Я с пятнадцати лет уже начал работать, чтобы не зависеть ни от кого… Иногда я даже помогал деньгами своим родственникам, которые в этом нуждались, но никогда, никогда не обращался за помощью к отцу. Когда моя сестра Гульназ выходила замуж, я со своей стороны дал ей большое приданое – я, а не родители! Понимаешь?.. – горько спросил он меня.

– Понимаю… – тихо ответила я.

– Именно поэтому я хочу, чтобы у нас с тобой был только один ребенок, – продолжил он. – Я не хочу, чтобы повторилась моя ситуация – когда родители любят одного ребенка больше остальных, не подозревая, какую боль им тем самым причиняют…

Мы обнялись и больше об этом никогда не говорили.

Спустя несколько дней после того разговора со мной случился небольшой казус. На щеке, на самом видном месте, вскочил прыщ. Я была зла невероятно! Знаю, что Санни любит меня во всяком виде – и с прыщом, и без, но все равно как-то некомфортно себя чувствовала… Естественно, я тут же устроила этому несчастному прыщу настоящую войну. Вскоре от прыща не осталось и следа, но зато – о, ужас! – посреди щеки расцвело красное пятно размером чуть ли не с рублевую монету. Красотка, ничего не скажешь! Пока Санни не явился с работы ко мне в отель, я молилась, чтобы мы с ним не поехали сегодня вечером к Гульназ, а поужинали бы прямо в отеле, мы так иногда делаем… Знаю я его сестрицу! Она по доброте душевной и простоте долго будет рассматривать мою щеку, огорченно цокать языком, охать и причитать… Жалея меня, разумеется, а не из желания подразнить. Но приятного все равно мало. Еще и внимание общественности ко мне привлечет – мужа там, сына, гостей, – мол, посмотрите все, что случилось с бедняжкой Джули… Мне этого, мягко говоря, не очень-то хотелось.

К приезду Санни я кое-как замаскировала пятно волосами, развесив их по обе стороны лица для симметрии. Решила сказать, что плохо себя чувствую и к Гульназ сегодня не поеду, останусь полежать в номере… Санни явился чуть раньше обычного и бодрым тоном скомандовал:

– Ну, собирайся!

Едва я открыла рот, чтобы пролепетать – больна, мол, сегодня не поеду, – как он добавил:

– С папой моим познакомишься… Он сегодня утром приехал погостить на несколько дней.

У меня отвисла челюсть. Надо же, думаю, так попасть! И отказываться уже вроде как неудобно, все-таки отец, надо уважить предка… И как ехать – не представляю, с такой-то цветущей щекой! Ничего себе, скажет папаша, отхватил сын кралю!

Всю дорогу я была удручена предстоящим знакомством. Санни заметил мое состояние и потрепал по руке:

– Да не переживай ты так, он тебя не съест… Все будет хорошо!

Ах, думаю, если бы причина была только в этом! Перед тем как войти в дом, я для конспирации вся завесилась волосами, которые скрыли половину лица. «А мало ли, может, я только что голову помыла!» – успокаивала я себя.

Саннин папа оказался стареньким седеньким дедушкой в очках. Вот каким угодно я его себе представляла, но только не таким!

– Салам алейкум! – смиренно опустив очи долу, произнесла я.

Тот отозвался на приветствие, погладил меня по голове, опустился в кресло и… прочно замолчал. Все, в этот вечер мы с ним больше не общались. Мне, конечно, с одной стороны, это было даже выгодно – очень уж не хотелось, чтобы именно сегодня он меня пристально разглядывал. Но, с другой стороны, я находилась в полнейшем недоумении – что это он молчит-то, а? Вроде невеста сына, мог бы и поговорить со мной… Может, сердится на меня? Или стесняется (а мало ли)? А может, просто по-английски не говорит? Потом смотрю – он и с домашними практически не разговаривает, ни с дочерью своей, Гульназ, ни с Санни, ни с зятем, ни с внуком… Странный тип, ей-богу.

Но в общем-то в тот вечер мне было не до того, чтобы вдаваться в размышления по поводу молчания Санниного отца. Все усилия были направлены на то, чтобы никто не заметил красного пятна на моей щеке. Особо внимательной я считала Гульназ, поэтому все время старалась случайно не сесть к ней правой щекой. Конечно же по закону подлости Гульназ в этот вечер стремилась сидеть исключительно справа от меня! И смех и грех…

Самое большое мучение наступило во время ужина. Так неудобно было есть, волосы постоянно лезли в тарелку… Я все ждала, что Гульназ вот-вот воскликнет:

– Джули, да убери ты волосы с лица, они же тебе мешают!

Вроде обошлось… Гульназ ничего не заметила. Зато она заметила другое: я, видимо, находилась в таких растрепанных чувствах, что нечаянно надела шальвары… наизнанку!!! Вот конфуз был… Слава богу, из мужчин никто ничего так и не понял, Гульназ мне знаками тихонько показала – мол, гляди! Я кинулась в туалет переодеваться… Мы с Гульназ потом долго смеялись. Санни все допытывался: