Лидия Чуковская - Слово предоставляется детям

Я пошел прочь. Я долго слышал, как они горели и это кричали.

Боря Воронин, 13 лет, из Белополья.

Записано 27/II-42 г., в Карантинном Детдоме, в Ташкенте.

Это была пятница. Раньше мама в этот день всегда варила рыбу, - с перцем, с луком, с морковкой.

А как пришли немцы, мы не стали в очередя ходить: немцы евреев за шиворот выбрасывали и поляков подговаривали.

Но одна тетенька-полячка (она метала и поливала наш двор, она была сторожиха) так она нам все равно хлеб доставала.

Хорошая полячка такая!

Так в ту пятницу мы проснулись от шума на улице. Хеник крикнул: "Пожар!"

Мама боялась из страха итти, а мы с Хеником вскочили и побежали.

Около нашего дома базар. Там стояло много людей. В середине я увидела палки такие, и на них висели за горло трое людей. А рядом стояли три немецких офицера и громко смеялись.

Роза Хаинская, 11 лет.

Записано 21/I-42 г., в Детдоме № 31, в Ташкенте.

Отец ушел в Красную Армию. И только мы с ним распрощалися - в деревню пришли румынцы. Они по-другому одеты, чем германцы, но они все равно фашисты. Двое румынцев зашли в наш двор и спрашивают: "Тут есть русские?", - а мы отвечаем: "Нет". Потом они велели всем со всей деревни выйти из домов. Они кричали: "А ну, выходите, выходите!" Мы из дому вышли, но потихоньку спрятались в сено возле речки, а другие, которые не спрятались, тех погнали в поле - ой! они идут, а за ними четырнадцать штук румынцев с винтовками. Их собрали в поле, а потом разделили: женщин и детей в одно место, мужчин в другое, а которые барышни - в третье. Мужчин они так мучили, так мучили, что мы потом видали: все их лица изрезаны в кровь, и женщин не так сильно, но тоже мучили, и когда они просились пойти домой за хлебом, то не пускали. Мы лежали в сене и сильно боялись, нам даже есть со страху не хотелось. А ночью румынские часовые убежали, мы вдруг увидели наши машины, наши танки, и советские взяли румынцев в плен, а всех людей выпустили на волю. Люди с такой радостью вернулись в свои дома, что вы и сдумать не можете.

Скоро после румынцев я потерялась от мамы.

Когда фашисты начали бомбить, мы ушли из нашего местечка Лева в деревню Керженицы, а из Кержениц, скоро после румынцев, в Боюш. Но только мы там стали жить - прилетели фашисты и скинули бомбы. Мама подняла маленького братика на руки, а меня потащила за руку, и мы побежали. И вдруг выпустилась мамина рука. Я хватаю руками, гляжу глазами, и никого не схвачу - только дым. Кругом дым, и мамы больше нет. Потом дым разошелся, стало видать дома, и других людей, и лавочки - а мамы все нет. Я стою на дороге и плачу.

А тут наши начали отступать. Машины, подводы, танки едут медленно по дороге. Я стою и плачу. Один боец мне говорит: "Девочка, что ты плачешь?" - "Я маму потеряла". - "Ну, садись с нами, мы тебя отвезем в Россию и сдадим в детдом. Там тебе будет хорошо". - "Я не могу маму тут оставить, вдруг ее румынцы поймают и будут мучить. Я видала, как румынцы мучают".

Но потом мамы нигде не было и я села на эту подводу и поехала. Тут с ними отступала еще одна женщина. Она варила бойцам кушанье, а я помогала ей. Со мной все бойцы и лейтенанты были ласковые, угощали меня и жалели. Один лейтенант, Иванов, брал меня за дочку. Он хотел меня отправить к себе домой, к своей мамаше. Я его называла отец. И другой, старшина, осетин, тоже хорошо меня смотрел, и они все промежду себя спорили - старшина и отец - как лучше надо меня смотреть.

Рассталась я с ними только в Херсонской области. Они пошли наступать и меня с собой не взяли. Из штаба вышел приказ: сдать девочку, значит - меня, в сельсовет, а оттуда в детдом. Приказа надо слушать, а то я с ними вовек не рассталась бы.

Люба Ватник, 13 лет, из местечка Лева (Бессарабия).

Записано 13/II-42 г., в Детдоме № 9, в Ташкенте.

Доехали мы с мамынькой на эшелоне до Днепропетровска. Ночью немец бомбардировал наш поезд. Все повыскакали кто куда, и тут я мамыньку свою потеряла. А я знаю в темноте, куда она подевалась? Я пошла в город ее искать. Там одна дамочка взяла меня пока к себе жить. Я ночью жила у нее, а днем я ходила искать. Спрашиваю милиционера: вы не встречали такую и такую мамыньку? А он мне честь покажет и говорит: не видал. Уже немец приступил близко. Всем велили уходить, но я не ушла. Я бегала на вокзал, где лежал наш эшелон, и всех по лицам смотрела, пока их еще не убрали, нет ли под досками мертвой мамыньки?

И вот в один день немцы вбежали в город. Тут завод горит, а они мимо бегут с ружьями. Один не бежит, идет по панели, будто бы он уже гуляет. А я знаю - офицер он или солдат? гуляет и все. И тут стоит мальчишка и смотрит. Он его по-русски спрашивает: "Ты Сталина любишь?" Хорошенький такой мальчишка, в ботиночках и курточке. Он отвечает: "Люблю". Немец наган вытащил, переложил с руки в руку и говорит: "А может, не любишь?" А мальчишка ему обратно отвечает: "Нет, люблю".

У него глазки были голубые.

Тогда он сразу в него выстрелил, а я побежала.

Бася Бриндес, 12 лет, из с. Ляховцы (Каменец-Подольская область).

Записано 22/III-42 г., в Детдоме № 13, в Ташкенте.

Над нашим селом Узино истребитель сбил немецкий самолет. Это было днем. Возле сельсовета тогда как раз собрались колхозники с подводами, чтобы ехать на окопы. А их прилетело трое разведывательных. Они начали обстреливать толпу из пулеметов, многих ранили, а старика одного насмерть убили. Не такой-то он и старик был, ему лет сорок...

Тогда налетел советский истребитель и сбил один германский самолет, а другие сами повернули. Самолет хлопнулся метров за двадцать от нашей речки, на огороды. Он начал гореть, у него вспыхнуло правое крыло, где были размещены бензинные баки. Радист выпрыгнул преждевременно, не устоял на земле, упал, и нос самолета закрыл его ноги. А другой немец, ефрейтор, как только приземлился, схватил все ихние снимки, все планы и занес руку - хотел бросить в огонь. Но тут уже прибежали колхозники. Одна женщина как вдарит его сапкой по пальцам - ну, знаете, такая мотыга, которой буряки обсапывают, - он и бумаги выронил и сам повалился.

А радист лежит под самолетом и просит уже чистым русским языком: "Отрежьте мне ноги, отрежьте мне ноги, отрежьте мне, пожалуйста, ноги, но только спасите мою жизнь!"

Конечно, никто не соглашался ему ноги резать. Мы хотели его из-под самолета вытащить. Мы поднимали самолет дышлами от возов. Мы дергали немца оттуда. Но никак нельзя было его выдернуть. Тогда мы всей грудой насели на хвост - самолет поднялся, и мы высмекнули оттуда немца. И хоть немец без ног уже был, но мы ему руки скрутили.

Пришла медсестра, перевязала немцам раны, а потом их погрузили на телегу и повезли в сельсовет. Голова сельсовета велел их накормить. Но их не спустили на землю, а так, на подводы и подали им покушать.