Чингиз Гусейнов - Семейные тайны

"Ай-яй-яй!.. Знаешь, чем рискуешь?! Кого девкой назвала?! - И Айша прочла по его взгляду: не может быть! - Тебя за такие слова по головке не погладят!"

"Каюсь и склоняюсь перед тобой, брат!" Когда мать вошла, она увидела, как Айша низко кланяется Бахадуру, а он стоит, выпятив грудь, довольный.

"Вы что,- она им,- роли учите? Он - шах, а ты служанка?"

"Да, мама, ты угадала: скоро он будет у нас шахом, если, конечно, прежде времени ему голову не свернут".

"Что ты такие глупости о моем сыне?!"

"Не сын, а настоящий бахадур!"

Да, пришла и портрет свой увидела, в рамке, над тахтой повесил:

"С дарственной надписью!"

"Сумасшедший! Он же мог черт знает что додумать!"

"Это же не ты, это - произведение искусства! Причем великолепное!"

Потом Бахадуру признается, что та, из Совета Экспертов, когда услышала, что он бывает у нее, изобразила гримасу (а пока Ниса рассказывала, Анаханум думала про себя: "Она его любит!"; и чем больше та ругала Бахадура, тем упрямее звучало в ней: "Любит!"): "Гони, гони подальше его от себя! Не дай бог, еще влюбишься, как некоторые дуры, позора не оберешься! Это ж,- что бы обидное сказать? - ловелас! - Именно это слово произнесла, и в ее устах оно прозвучало то ли как "ловец", то ли как "ас", и ничего более.- Ни одну ведь не пропустит!.."

"Ты можешь его ругать,- думала Анаханум,- но я вижу, что влюблена в него ("…даже со мной по улице идет, а сам по сторонам, будто выискивает кого!").

И с нею, когда первый раз вышли из мастерской, она в чадре была, игра плюс конспирация, вспомнила: "по сторонам оглядывается", тут же ему с ходу, а он нашелся: "За тебя опасаюсь!"

Ниса своей любовью приковала внимание Анаханум к Бахадуру.

Ключ, как уехал художник, а в мастерской она будет одна! жег ей руки. Но как выйти из дому? И весь день оставаться тоже одной среди красок, холстов и всякой рухляди… даже череп она видела. "Чей?" - спросила тогда, а художник усмехнулся, вспомнив, как упрашивал могильщика, специально на кладбище поехал, очень ему хотелось череп иметь (могила забыта, нужно место, вот и торгуют!..), а тот такую заломил сумму! Не знал, что в нем задатки торговаться; и выторговал череп!

А для чего ей в мастерскую? Учить, к примеру, психологию, экзамен скоро, или… не уединяться же, в самом деле, чтобы читать в оригинале Низами? А может, подолгу разглядывать себя, изучая разные выражения лица, и как при этом взаимодействуют глаза, брови и губы? -Пианистка, что ходит в Салон, делает иначе: ей привезли журнал мод, и она каждую неделю подделывается под одну из приглянувшихся ей моделей - и прическа, и платье, благо есть возможность: отец два года уже вкалывает в южных краях, где древние реки текут, мутные от ила. "А вас сегодня не узнать!" - ей Сальми, потом привыкла, что та специально (а помог ее родителям Джанибек, заполнить все ячейки: и там чтоб аранцы были).

Ну что же, изучила, а дальше? Подойти к окну,- вот этого нельзя: одно окно на шумную улицу, другое во двор. С занятий? Но как? Чувствовала чей-то неусыпный глаз.

И ключ в сумке - откроет, посмотрит, и гулко стучит сердце, с чего бы?! Почему-то Бахадур всплывает. Никак не решится сбежать.

А Доброволец, откопал его старший брат Джанибека, чтоб любимую племянницу не посмели обидеть, в эти дни болел, могла бы, если б знала. Завтра!

И вдруг звонок. В дверь? вздрогнула она, нет, телефон. Поднять? "Не туда попали".

А ее называют по имени: "Это ты?"

Голос знакомый. "Нет!" - и хотела повесить трубку, а он:

"Это я, Бахадур". Вот! Началось!.. И голос - не свой:

"Как ты узнал?" - Это так просто.

"Я сразу понял, зачем тебе квартира".

"А зачем?"

"Это долго объяснять!"

"Какой хитрый! Хочешь напроситься в гости?"

"Почему бы и нет?"

"Не для тайных же встреч я выпросила мастерскую". "Знаю". "А для чего?"

"Я, между прочим, художнику разъяснил, и он со мной согласился". "Объясни и мне".

"Давай условимся так. Сегодня ты полновластная хозяйка, а завтра отступить, чтоб сама! опыт? интуиция? расчет? - я тебе позвоню и, может, заскочу в перерыв".

"Откуда ты звонишь?" "Из автомата, разумеется". "А если я не приду сюда?"

"Я прокачу тебя по городу". (И она платок на голову, вроде чадра.)

Подошла к зеркалу: и что дальше? а разве плохо? необычайные приключения принцессы Анны, она ненавидела свое имя Анаханум, это дикое, старомодное имя! "Я не просила!" Чудачка: как же мог отец не дать ей имя своей матери? Родственники бы заклевали! Почти единственная девочка в их роду! И еще этот хвост - "ханум"! А тут, вспомнив про принцессу Анну, вдруг перебила сама себя; нет, принцесса Анаханум, и вдруг имя это понравилось.

Она стала повторять его, все больше пленяясь своим именем, вновь обретенным: Анаханум! Отныне запрещает называть ее иначе!

А губы у нее красивые, вытянула трубочкой, все равно красивые, и глаза тоже, бархатистые.

"Где вы были, Анаханум?"

"Как где? В университете, а что?"

На следующий день звонки задыхались в пустой мастерской (или наполняли ее тревогой). Но Анаханум их слышала, и они томили ее, будоражили. Всю ночь не могла уснуть.

- Аня, вставай, опоздаешь!

- Я уже не Аня.

- Как так?

- Я Анаханум. И прошу впредь называть меня только так.

- Ты только послушай! - Не возмущается ли Сальми?

- А я давно этого ждал. Дай поцелую тебя, дочка.

О мастерской знают только трое: художник, Бахадур и она. "Ну вот, нашла себе башню, нечто вроде Девичьей Твердыни… Но сегодня я никуда не уйду".

А завтра, после первой пары, чтоб вернуться ко второму часу последней. Что она будет делать в мастерской? Ну… вымоет пол (?!).

И прибежала, тут же за дело,- вот бы Сальми увидела эти бесценные кадры: после каждого эпизода останавливают, чтобы в чувство ее привести. Анаханум ищет и находит ведро. Ищет, но не находит тряпку. До чего же довел рубашку! вот ей и тряпка. Соседи по мастерской давно не слышали, чтобы наверху что-то передвигали, определенно - уборка. Из конторы? Сколько пыли! Сначала с себя все: в одном лифчике и трусах. Босая.

Ну нет, диван двигать она не будет: тряпку на палку, от сломанного подрамника, и - за диваном. Пыль многих веков будто!..

Неужели все это она сделала? пол чистый, еще влажный, пахнет свежестью, и окно, хоть и серые разводы на нем, а все же видно, что мыли, и блестит подоконник.

А тут - звонок. Ей не терпится, чтобы кто-то увидел и похвалил. И он едет. Вот и он. О боже, почти два часа уже! Не закрыли б вход во внутренний двор!.. Еще час в ее распоряжении.

- Сил нет! - Ликует.

Возможно ли, чтобы и та, что тогда жгла, и эта - она? Бахадуру рассказывал скульптор, густые его усы топорщатся, снизу чуть рыжеватые, и толстые-толстые губы, глазах удивление, изумление, даже восторг, почти возмущение:

"Дедом клянусь! видел, как она новенькую десятку! одну, потом другую, чистая достоевщина!.."