Чингиз Гусейнов - Семейные тайны

Ушел Махмуд от прямого ответа, про дочь гигантомана вспомнил, как у нее было заранее заготовлено: "Ах, я некрасива! Захочет Волгу, да, да, речку с пристанями! и диплом доктора - женится!" Махмуда записывает, прежде чем в эфир выпустить; это она ему, чтобы копировал знаменитого обозревателя с толстыми стеклами очков, который впивается в каждого,- всякие слухи о них, о ней и обозревателе, а он ей, как и Махмуд, по пояс; и замуж выйдет, погуляв вдоволь (и молодоженам целая связка ключей, да в придачу бонна).

И Алия ведь с Зулейхой не посвятят мужей, чтоб знали: зашивают (но успеть заскочить непременно накануне брачной ночи!). Да, нечего о женских тайнах знать мужскому роду. Потеха была с матерью: Марьям слушала как-то, сестры новостями обменивались. "А вдруг раскроется?" - недоумевает Марьям.

"Что?" - не поняла Алия.

"Ну, обозреватель и другие, с кем она…" - и не смеет вымолвить.

"Вдоволь погуляла, хочешь сказать?"

"Да".

И смех разобрал сестер, хохочут, никак не остановятся. "Мама, ты отстала от жизни!-: спешит объяснить Айна как старшая.- Подлатают ее, зашьют где надо!"

И Алия:

"Это ж так просто, сослуживица моя (а это старшая сестра у нее в клинике) немалое состояние сколотила, с каждой по сотне!"

"И много таких находится?"

"А как же?" И называет еще пианистку из Салона Сальми, справила недавно свою свадьбу, вышла замуж за певца-композитора. Можно б еще кое-кого назвать, но Алия умолкла: этика.

"Что творится на свете!" - охала Марьям и еще не скоро успокоится.

Не успеют одними новостями поделиться, как накатывают новые. Так и теперь. А тут свои заботы-волнения, большие и малые: Аскер терзается, Хансултанов недоумевает, Махмуд сюжетики ищет, чтоб не в бровь, а в глаз, и самому уцелеть.

"Тебе-то чего сокрушаться?" - вздыхал Хансултанов, слушая жалобы Аскера, мол, "публика забывать его стала". А он как-то, помнит Бахадур, в пик славы, еще до Прозы, утешался "знаком судьбы": не случайно-де родился сто лет спустя после…- и называет имя того, чье Собрание сочинений в девяносто томов мечтал приобрести Расул - и вовсе не для того, чтобы подарить Аскеру.

"Хорошего б мне переводчика найти! Пастернак, увы, не успел, Ахматова тоже. Оленин? Рифмует бойко. Переделов? Ломает строку".

"А Чуялов?" - осведомляется Хансултанов.

"Но это ж фигура скандальная!"

"Да, тебе не угодишь, чтоб и усы были довольны, и борода чтоб не жаловалась".

А потом шутили о женщинах, и Махмуд, пока говорил Аскер, молчал: как стал по всей сети, да еще еженедельно в каждый дом вхож, голосовые связки бережет.

"Когда создаю образ героини, я в нее непременно влюбляюсь и, извини меня, Бахадур, на время остываю к собственной жене, даже могу разлюбить ее. Чтоб вернуться к ней снова, мне нужна встряска. А портрет героини списывают с приглянувшейся мне. Уехал для работы в Дом творчества, идешь по берегу моря, заглянешь в ресторан,- были в Ялте?- еда ведь однообразная, надоедает, ну и… К тому же она приехала, ты думаешь, так, спроста? И ты выходишь победителем, она демонстративно под руку тебя (а тут и кинолюбитель на пленку, у него тоже коллекция; и будет крутить здесь свой фильм, пояснять; "Это поэт Аскер Никбин с королевой нашего бала!"). Потом она возвращается к своему мужу, отдохнула, соскучилась и крепко любит, а ты к своей жене, ибо дом - это превыше всего".

(А Бахадур терпеливо ждет!)

"Новую героиню,- вздыхает Аскер,- думал Ана-ханум назвать, придется менять. Ты меня огорошил!..- Как же свыкнуться с мыслью: их Бахадур может почти каждый день лицезреть! и в семейном кругу, в какой-то момент даже скажет Джанибеку "папа" (!!). И ничего, сойдет.- А как же? Непременно пойдем: и я, и все мы".

А Махмуд молчит, ждет, что Хансултанов скажет.

У Хансултанова тяжелый день был, длинный-длинный, отчет отдела социологических исследований. Но перед деловой частью, так у него заведено, приветствия-поздравления, вручение дипломов, аттестатов, знаков отличия, приятные речи, аплодисменты, оживление… Входя, непременно поздороваться с каждым за руку, кто досягаем,- с улыбкой, что означает: я бодр, у меня преотличнейшее настроение, эмоциональная устойчивость; и казнить будет с улыбкой: "встать! сесть…"; а истерия моя, мои конвульсивные и импульсивные, как сказал бы Бахадур, решения - это чтоб лишний жирок в сердечной мышце не откладывался.

И затем (у кого он эту привычку перенял? ах да, у прежнего шефа, Устаева, когда тот был в активной форме) слушает докладчика, конспектирует, успевая изложить свои замечания,- потом, обобщая, будет заглядывать в эту левую часть листа, огромный, как стол, блокнот, вроде амбарной книги, с длинными, как полотенца, страницами, и непременно перед глазами часы: для ведения заседаний, ибо есть регламент, и для фиксации хода обсуждения.

А тут записка от Афлатуна - тот самые важные свои вопросы решает именно так: во время заседания! знает, что Хансултанов любит получать записки, навьючен делами, а ты еще грузи, ему одно удовольствие! "а я и это могу!.." снял одни очки, надел другие,- нескольких типов очки, меняет их часто, хотя ни близорук, ни дальнозорок… но это - глас недругов: "Да, разрешаю",- это о поездке Афлатуна на какой-то симпозиум в… неважно куда, пишет красным карандашом на углу заявления и тут же, Афлатун знает эту слабость шефа, поэтому на его записке много места, чтоб Хансултанов весь листок испещрил советами-замечаниями, а еще и просьба; да, не возражает, но с условием,пишет, и тут же отвлекается, фиксирует в своем конспекте, ловко подловил докладчика-социолога: "Это же противоречит финансовой дисциплине!!";

снова возвращается к просьбе Афлатуна, и уже шариковой, голубая паста: "чтобы вы повидались…" - длинный список друзей Хансултанова, с которыми Афлатун Должен повидаться, передать привет (и сувениры, это ясно, напоминать не стоит),- выступить, рассказать, перечень родственных учреждений, где Афлатуну следует

оповестить о деятельности возглавляемой Хансултановым епархии; а ведь непременно узнает потом, где и как выступал Афлатун;

но вот докладчик снова допустил оплошность, и Хансултанов с ходу: "А не кажется ли вам, что вы,- под стенограмму ведь! - нарушаете закон?!" Оживление, а потом тишина. Тот, что на трибуне, застигнут врасплох, ведь такое обвинение!., мельком на стенографистку, а та вовсю шпарит - "В пределах прав, данных…" - длинное-длинное объяснение. "Это, извините, маловразумительно… Но продолжайте!.." Реплика была, она зафиксирована, и он углубляется снова в свои листы, пиджак снят, рукава засучены;

и тут же новая записка, но он прежде доканчивает то, что должен Афлатуну поручить, разные цвета мыслей, хотя мельком глянул уже на новую, почерк куратора!., который втайне мечтает, хотя это строго-строго, особенно для тех, кто в роли кураторов, зацепиться хоть как-то и в науке; это для Хансултанова вроде бы начальство, но и чистая условность, и одновременно зависим;