Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

– Да её просто бесят люди, имеющие развитое чувство собственного достоинства! Ведь над такими не очень-то поизголяешься.

Умная Нора всё правильно поняла… Когда я поделилась своими сомнениями с Татьяной Степановной, та очки свои импортные, замечательные сняла и, близоруко прищурившись, прошептала, оглядываясь по сторонам так, будто намеревалась разгласить страшную государственную тайну:

– Ему что-то не нравится? Каков принц, однако! Раз сюда попал, забудь про дом, если ты «не такой, как все».

– А что? Почему нельзя оставаться самим собой, будучи здесь?

– Он детдомовец, и путь у него отсюда один. И он заранее должен быть готов к этому пути. Эти люди обречены.

– Да что за ерунда! – вскричала я. – Я почему-то думала, что у всех детей должны быть одинаковые шансы на будущее.

– О!? У гения и олигофрена?

– Способности могут быть разные, родители тоже, достаток, но возможности должны быть у всех равные. Другое дело, как они этим воспользуются… Но как можно отсекать иные пути, запрещать этим детям хотя бы мечтать об иной судьбе, отличной от судьбы их родителей? – возмущалась я, так и не поняв, всерьёз или в шутку говорит всё это Татьяна Степановна.

– Они – другие, и судьба у них у всех общая, один путь – в обслугу. Они чернорабочие этой прекрасной жизни, вот кто такие они, твои любимчики.

– Ну, знаете ли, это что – розыгрыш?

– Глупости.

– Вот и я говорю.

– Глупости, да, то, что вы говорите. Именно так, – довольно резко сказала Татьяна Степановна.

– А если вы не разыгрываете меня, конечно, то это уже на кое-что коричневого цвета становится похоже! – разъярилась я. – Бред какой-то!

– Увы – реальность, – сказала она и снова взялась за свой блокнот. – Вы просто отстали от жизни. На всех её просто не хватит.

– Чего…не хватит?

– Хорошей жизни на всех не хватит. Так было всегда, прошу заметить…

– Простите, мы живём в советской стране…

– Вот именно.

– В советской! За что люди отдавали свои жизни тогда? За равные возможности для всех, а не для избранных. Разве не так? – спросила я, глядя на её алый галстук.

– Ну и не отдавали бы. Вам нужны советы? Их советы? А своей головы на плечах нет? Объясняю. Произошла историческая смена элит, как теперь говорят, а жизнепорядок остался тот же. Только не все это пока ещё поняли. Читайте новых авторов, это полезно для прочистки мозговой плесени. Хотя бы Небитова почтите. Вот, могу дать…

На третий день пребывания в детском доме Игорь должен был отправиться на обследование в психиатрическую больницу. Его забрали с третьего урока – меня в это время не было. Из больницы он не вернулся – определили в отделение для «трудных». И ещё несколько ребят забрали. На профилактику… Для Игоря настали тягостные времена. Он был до того домашний, что проживание в казенном заведении, необходимость спать на казенной кровати, есть из общей посуды в общей столовой, да ещё сидеть взаперти, и так изо дня в день, было для него совершенно невыносимым, нестерпимо мучительным существованием… Есть ведь дети, которые устают от самого факта длительного нахождения в режиме. Игорь был именно такой.

Из больницы приходили тревожные вести – часто беспричинно плачет. Пятнадцатилетний подросток плачет! Ни аминазин, ни другие нейролептики ему не помогали – плакал, рвался на волю, просился повидаться с мамой. На десятый день мне, наконец, разрешили навестить Игоря. Я ждала в комнате для свиданий и страшно волновалась. Наконец он вышел вслед за медсестрой – худющий, с огромными ввалившимися глазищами в красных прожилках от постоянных слёз. Сел на краешек стула и, яростно кусая губы, проговорил:

– Я дам вам письмо. А вы его отдайте Людмиле Семеновне.

– Хорошо, конечно, так мы и поступим. А что за письмо? Ты уверен, что это нужно?

Он, отвернувшись от меня, тихо плакал. Крупно вздрагивала спина. Так и прошло это свидание…

– Вы прочтите, если хотите, это не секретно, – сказал он, доставая из-за пазухи бумажный треугольник.

Вот что было написано на листочке в клеточку:

«Дорогая Людмила Семеновна!

Очень вас прошу от всего сердца – заберите меня отсюда. Обещаю, что всегда буду вас слушаться и буду вести себя всегда только хорошо.

Людмила Семеновна!

Мою маму и сестру ко мне почему-то не пускают. Пустили только воспитательницу. А я очень скучаю по дому. Заберите меня отсюда! Очень вас прошу!

Я буду ходить на все уроки и буду соблюдать режим. И даже брошу курить. Там у меня дома собака, с ней надо гулять. И обучать её надо, пока она щенок. А то пропадёт. Заберите меня отсюда, пожалуйста!!! Ваш воспитанник Игорь Жигалов ».

На обороте листка был нарисован синей ручкой Ленин и под ним надпись: « Поздравляю с праздником Великого Октября!»

– Мы заберем тебя отсюда, я обещаю, – говорю Игорю сквозь слёзы, чувствую, и у меня скоро «крыша поедет» после всего этого, дурдом какой-то, точно.

Примчалась к директрисе с этим письмом, ворвалась в кабинет даже не раздеваясь, в куртке и ботинках – думала, что она тут же отдаст приказ мчаться обратно в больницу за Игорем. Она глянула на листок, подняла бровь и сказала устало и рассеянно:

– Идите уже на отряд, там у вас дети одни.

– А Игорь?! – вскочила я.

– Что – Игорь? Слишком долго разгуливаете, смотрю. Работать надо, честно и добросовестно, а не прохлаждаться, зарабатывая такими способами дешевый авторитет.

Повернулась ко мне боком, нервно что-то ищет на стеллаже. И опять, как обычно в такие вот моменты, её массивный торс негодующе содрогается. Даже макияж как будто поблёк, вылинял от злости… Но что её так бесит?

В канун Октябрьских праздников принесла своим воспитанникам в больницу передачу – конфеты, печенье, вафли выписывали со склада, а вот трубочки с мармеладом пекли всё воскресенье с дочками дома.

Перчин режет тесто на квадратики, а Баловная Старичина завертывает в них сладкую начинку.

– Ух ты! До чего солидная снедь получается! – говорила она удовлетворенно, нюхая воздух шмыгающим носом. – Ага, Перчинка?

– Это точно, Старичинка. Знатное угощение у нас. Так бы и съела целую дюжину подносов!

В духовке, распространяя невыносимо вкусный аромат, уже сидит второй противень. Они, мои девочки, знали весь отряд по именам, фамилиям и прозвищам. Иногда и сами придумывали им прозвища. Если не нравилось почему-то, как их прозвали в детдоме. Так, Бельчиков стал у них из Мамочки Памочкой.

– Так правильнее будет, – сказала Перчинка.

– Ну, конечно, – поддакнула Старичинка. – Какая же это Мамочка, если в ушах нет сережек?

– Но ведь и у меня нет в ушах серёжек, – говорю я.

– А ты не считаешься, потому что ты – пама.

– Или мапа?

– Нет, пама лучше. Как пума почти.