Лариса Миронова - Детский дом и его обитатели

– Ещё что! – притворно возмущаюсь я.

– А ещё ты деспот и тиран! – радостно кричит Перчинка.

– Ну?!

– Это соседи про тебя говорят!

И мои дочки, весело хохоча, строят друг другу забавные рожицы, видно, изображая заядлых сплетниц.

С соседями, и, правда, напряженка жуткая. Никак не хотят принять мой новый образ. Не хотя понять, что у меня началась новая полоса в жизни, и объяснить доходчиво столь резкую перемену в своём графике просто нет возможности. «Да ладно тебе… Дело житейские!» – весело подмигивая, говорит мне соседка Валя, довольно молодая женщина, у которой приходящий (раз в две недели) муж.

Что ни день, то за полночь прихожу, а случается, что только наутро могу заявиться. Что им прикажете думать?

Однажды забыла в детдоме ключ от входной двери, позвонила в общий звонок, зная наверняка, что кто-то обязательно в это время бодрствует. У нас народ наполовину «пензы», ещё двое работают посменно – день, ночь. Ну и молодёжь кое-какая имеется – то тоже домой рано не приходят, а придут, так ещё долго на кухне сидят, курят, болтают, пивко или сушняк пьют… А там, глядишь, уже и Шаляпины встали – распеваться начинают (они – весьма пожилая чета реэмигрантов из Парижа, теперь поют в Новодевичьем – в церковном хоре. Шаляпиными их зовут потому, что муж некогда пел в русской опере Фёдора Шаляпина за границей.

А сейчас он писал книгу воспоминаний, и носил мне листки рукописи на вычитку или приходил спрашивать, как лучше написать: «И обратился к ним (голландцам) Шаляпин на чистом голландском языке», или лучше пусть он обращается к ним на чистом русском? Я, справившись со словарём, предложила написать так: «Шаляпин обратился к жителям Нидерландов на одном из понятных им языков германской группы индоевропейского семейства», но мой вариант был гневно отвергнут – по причине достоверных сведений об отсутствии у Шаляпина семьи в Индии. Однако, поименование «Шаляпины» за парой надежно закрепилось).

Всего двадцать восемь человек проживало в нашей сказочной квартирке, кто-нибудь ночью всегда бодрствует. Так вот, позвонила – открыла как раз жена Шаляпина. Говорит вежливо на мои извинения:

– Конечно, конечно… Ваше дело молодое.

Вообще соседи фантазировали в этом смысле буйно. Но ещё более фантазировали мои собственные дочки. После того, как я всё же призналась в том, что сменила место работы, и поведала им жуткую историю моего среднестатистического воспитанника, они, впечатлившись, стали играть в «семью» – маму-алкоголичку и папу-домушника. Перчинка, надвинув на глаза мою зимнюю шапку, ходит вразвалку по комнате и выкрикивает весьма гадко:

– Старичина! Опять нечего пить?

– Чуток осталось.

И на столе появляется бутылка кефира. – Разве это напиток для настоящего мужчины? – А на другой денег нет, муженёк! – Тогда придётся продать тебя в детский дом…

Иногда они приезжали ко мне на работу – если в этот день не было занятий по музыке или рисованию.

Подружились они с моими воспитанниками быстро, но всё же некоторая дистанция оставалась. Возможно, из-за того, то мои дочки были намного младше большинства моих детдомовцев, а три-четыре года разницы в летах у детей – существенная разница.

И только Кира держалась с ними по-свойски, сразу взяв начальственный тон: «Ваша мама сейчас занята другими делами, так что слушай сюда…»

Она меня не раз выручала. Когда мне надо было остаться в детдоме на ночь, она отправлялась ночевать ко мне домой. Мои дочки называли её «тётей». Остальные же дети были просто «дети». И она этим детям покровительствовали. И это бывало весьма занятно, когда шефствовали, к примеру, над мамочкой.

.. Ради праздника мне разрешили навестить все отделения, где лежали мои воспитанники, в один день, хотя в разных отделениях были разные дни посещений. Всего этой осенью положили из моего отряда восемнадцать человек в четыре отделения.

Первых навестила девочек – так проще, по пять-шесть человек в отделении. Мальчишки все разбросаны по одному. И у каждого своя драма.

Девчонки освоились, завели уже шуры-муры с мальчиками из своего отделения, умудряются даже в гости хаживать тайком от медперсонала друг к другу – сказывается «полезный» опыт ночных визитов в дэдэ.

Отмычки от переходов они делали сами из зубных щёток – замки были примитивными. Некоторые лежали здесь уже по второму, а то и третьему разу – заранее запасались полезными вещами перед закладкой.

Мальчишки – младшие, и все по первому разу здесь находятся.

Пробегая мимо корпуса, где лежали «трудные», увидела своего Игоря в окне. Весь приплюснулся к стеклу. Смотрит дико, отчаянно…

Помахал рукой и что-то выбросил в форточку.

Решётки на окнах есть, но съемные, не во всех палатах. Это уже плюс.

Я с трудом отыскала в куче прелой, пожухлой листвы маленький плотный пакетик. Они там что-то клеили из картона – «трудотерапия»…

В пакетике было письмецо – адресовано мне. Видно, решил, что к нему я уже не зайду. И ещё там была бумажка, свёрнутая в трубочку. На мятом листке из школьной тетрадки было написано с большим старанием: «Дорогой Ольге Николаевне от воспитанника Игоря Жигалова. Поздравляю с днём седьмого ноября! Желаю успехов в работе и счастья в личной жизни!»

И опять на обороте ручкой – портрет Ленина, а в углу приписочка:

«Возьмите меня отсюда! Пожалуйста!»

Обрыдалась я над этим письмом, сидя тут же, на куче прелых листьев. Но что я могла сделать? На все мои бесконечные просьбы забрать моих детей из «трудного» Людмила Семеновна неизменно отвечала, многозначительно поигрывая ярко-синимы, как новые пуговицы, глазами и трагически кривя ярко накрашенный рот:

– Врачам виднее. Это не моё решение.

– Да он же здоров! – возражала я.

– Пусть посидит– для профилактики. Потом бояться будет. А то ведь на них никакой управы.

– Но как трудных детей можно лечить в стационаре психиатрической больницы? – опять возражала я. – Ведь трудности поведения – это, чаще всего, реакция на неправильное поведение взрослых. Так они защищаются. Но если с ними…

– Никаких «если», – прерывала она меня. – Навещать – пожалуйста! Вафельки вот, печеньице… Фрукты к празднику можно выписывать. Только заявочку заранее подайте, я подпишу. Понятненько?

– Позвольте…

– Нет, нет и нет! – И вот она уже улыбается ласково, добродушно, как хозяйка, которая «умеючи» и «играючи» управляется с та-а-аким хозяйством…

Метаморфозы в её настроении происходили мгновенно. Вот это театр! И никому ничего не докажешь. Отделение для «трудных»… Трудными, подлежащими лечению, были дети не только упрямые и непослушные, но и просто слишком подвижные, которым трудно долго сидеть на одном месте – они за урок раз пять с места вскакивают. Но ведь это возраст – двенадцать-тринадцать лет! Ну, ещё и темперамент. Потом уже, когда я с ними ходила в походы по выходным, то именно эти дети как раз и были самыми понятливыми и находчивыми в экстремальных условиях. И, кстати, слушались с полуслова. Игоря определили как «трудного» по единственной причине – в первый же день, как только его привезли в детдом, он убежал домой. Вернули – он, при удобном случае, опять убежал. После третьего побега его и поместили в больницу. Искать его не составляло труда – он был дома, с матерью и сестрой. Людмила же Семёновна зачем-то в таких случаях звонила инспектору по делам несовершеннолетних РОВД – и беглеца под конвоем водворяли на место. А убегал он рано утром, ещё до подъема – когда воспитатели ещё не пришли, а бдительность ночной «усыплена». Вахтер на первом этаже тоже пребывал в эти часы в полудрёме. Тыркнуть хлипкую задвижку и оказаться за дверью детдома – дело нескольких секунд. Можно выскочить и через окно.