Александр Литвиненко - Лубянская преступная группировка

— Директор очень недоволен тем, что ты всё рассказал Березовскому. Он сказал, что это — предательство интересов спецслужбы. Пошел и выдал всё постороннему человеку.

Я опешил:

— Предательство в том, что спецслужбы хотели убить Березовского.

— Ну, ты понимаешь, — промямлил Гусак, — мы много разных мероприятий проводим, нельзя же обо всём сообщать постороннему лицу. Как будто жертвы — это посторонние.

— Тебе известно, в каких «разных мероприятиях» Гусак участвовал? Ты упоминал ликвидацию Тейтума?

— Про Тейтума я уже потом узнал, когда началось следствие. Когда люди начали отказываться от своих показаний, испугались. И больше всех — Гуск. А тогда я спросил: «Саня, чего ты боишься-то?»

— Ты понимаешь, люди пропадают без вести. Ты понимаешь, что мне конец? — Он был в панике. — Надо всё это замять, отказаться от показаний, чтобы не было никакого следствия.

На следующий день, как мне стало известно, Ковалёв пригласил к себе Хохолькова, и полдня они о чём-то совещались. В тог день мой телефон поставили на контроль. А в отношении Гусака начали служебное расследование.

— Вы же ещё не предприняли никаких действий. Почему начали расследование?

— Думаю, начали давить для острастки. И готовить Гусака на роль крайнего», на всякий случай. Или и то и другое. Поводом для служебного расследования послужило то, что в своё время заместитель начальника управления генерал-майор Макарычев дал команду Гусаку разгромить водочные киоски в одном из подмосковных городов. Макарычев занимался нелегальной поставкой левой водки из Кабардино-Балкарии, и какие-то конкуренты мешали его фирме. Надо было их подавить, и он дал команду Гусаку. Задачу сформулировал так: эти люди связаны с чеченскими боевиками, и полученные деньги идут в Чечню. Так делали обычно: писали, что такую-то фирму надо разгромить, так как она используется чеченскими боевиками для зарабатывания денег на терроризм. И громят фирму, как денежный канал чеченских боевиков.

А назначили служебное расследование в связи с тем, что Гусак эти материалы по водке передал в ГУВД Московской области. Свели всё к тому, что Гусак выдал милиции сведения, составляющие государственную тайну.

— Каким образом водочные киоски могут представлять государственную тайну?

— Они финансируют боевиков — в этом государственная тайна. Гусак возмущался — какие сведения, какая тайна! Обычные водочные киоски… А к вечеру его вызвали к Хохолькову. Вскоре он позвонил мне и сказал:

«Хохольков просит тебя приехать. Надо решить вопрос с Абрамычем, чтобы шума не было». Я спросил: «А откуда Хохольков об этом узнал? Саша, ведь директор сказал — никому ни слова».

Гусак ответил, что перезвонит, и положил трубку. Тогда я позвонил директору ФСБ по оперативной связи: «Николай Дмитриевич…»

— По оперативной связи? Что это такое?

— Есть связь специальная, оперативная — закрытая, частотная.

— По ней соединяют сразу же?

— Там соединяешься через дежурного. Но она закрытая, можно говорить всё, что угодно, её невозможно прослушать.

— Даже спецслужбам?

— Спецслужбы могут прослушать, а посторонние — нет. ФАПСИ может прослушать… Я сказал Ковалёву:.Николай Дмитриевич, у нас с вами был разговор. Вы обещали, что Управление собственной безопасности начнёт изучение Камышникова и Хохолькова по поводу их намерений в отношении Березовского. Но это же должна быть негласная работа. Вы попросили никому не говорить. А откуда Хохольков знает об этом?»

Ковалёв отвечает: «Сейчас узнаю, откуда ему стало известно, я ему не говорил». Через пять минут он сам перезвонил: «Это сказал Гусак. К Хохолькову не ходи».

Минут через тридцать Гусак приехал в отдел, я спросил его: «Саша, зачем ты сказал Хохолькову о разговоре с Ковалёвым? Ведь был же приказ директора, а ты выдал объекту Управления собственной безопасности информацию, что по нему работают, это же предательство». Гусак ответил: «Ему об этом сам Ковалёв и сказал. А мне Хохольков сказал: «Саша, ты должен прикрыть директора». Видно было, что он понял, что если состоится скандал, то из него сделают «крайнего».

Я понял, что Гусак говорит правду и что Ковалёв врёт. Заметает следы. Как профессионал, как опер я понял, что имею дело с преступниками. Мне тогда стало ясно, что заказ не «слева», а сверху пришёл. И что о нём знал Ковалёв. В ином случае он бы спокойно во всем разобрался.

Тогда я понял, что и над Березовским, и надо мной, и над моими подчинёнными нависла реальная опасность. Я позвонил Березовскому и сказал: «Борис Абрамович, нас предали». И рассказал ему, что Ковалёв обо всём поставил в известность Хохолькова, и сейчас с нами начнут разбираться.

— Ты опять не боялся прослушки?

— А чего было бояться? Я уже пошёл с открытым забралом.

— Ты звонил прямо из кабинета?

— Нет, из дома.

— Но у тебя же телефон прослушивался?

— Да. Я уже понимал, что мой телефон прослушивается. Но не думал об этом. Не потому, что мне отступать было некуда. Всегда есть лазейка. Пойти к Ковалёву, пасть на колени… Они бы меня сослали куда-нибудь в горотдел Московского управления года на три. Но я принял решение идти до конца.

Мне было до глубины души обидно, что нас предают. И до того нас предавали, но — мелкие сошки. А тут я знал, что предают на самом верху. Получается, что мы все, оперативные работники, пешки и дураки. Рискуем жизнью день и ночь, в нас стреляют, на нас нападают, а начальство держит нас за идиотов. Они гребут деньги и плевать хотели на государство, на безопасность и на преступность.

Я позвонил Березовскому, мы встретились. Он сказал: «Я был у первого заместителя главы президентской администрации Савостьянова, и он попросил вас прибыть к нему».

Мы пошли к Савостьянову вчетвером: я, Шебалин, Латышёнок, Понькин. Все, кто участвовал в совещании 27 декабря. Нас попросили написать рапорта и отправили в соседний кабинет…

— В Кремле всё происходило?

— Нет, на Старой площади в президентской администрации. Мы сели. Шебалин спрашивает: «Что будем писать?' Тоща я впервые заподозрил, что он провокатор. Если бы мы написали под диктовку, одинаково, нас бы обвинили в сговоре. (Я хорошо знал оперативную работу.) Поэтому я сразу почуял подвох: «Витя, каждый будет писать то, что слышал» — «Но ты же понимаешь, а вдруг там что-то не так». Я повторил: «Витя, каждый будет писать всё, что он слышал. И если кто-то не слышал слов Камышникова, он об этом писать не будет. Здесь дело совести и чести каждого офицера. Садимся по разньм углам и пишем, кто как слышал». Мы написали и сдали рапорта.

Савостьянов передал их в Главную военную прокуратуру, в Управление по надзору за органами госбезопасности, начальнику управления генералу Анисимову. Интересно, что как только эти рапорта были переданы, у меня раздался звонок. Звонили из поликлиники ФСБ, предложили прибыть на медкомиссию. «Понимаете, те, кто был в Чечне, в течение года у нас проверяются у невропатолога». Я объяснил, что прошло больше года. И не пошёл. Тогда мне позвонили сверху и сказали: «Вас же вызывают в госпиталь, почему не идёте?»