Сергей Крившенко - Плавать по морю необходимо

Не ускользает от взгляда путешественника и то, что «крестьяне сибирские, особливо Тобольской губернии, вообще очень зажиточны, честны и гостеприимны; они даже более просвещенны, нежели российские». В Иркутской губернии наблюдается неурожай, что произвело «неслыханную дороговизну хлеба — пуд ржаной муки от 20 до 30 копеек возвысился до двух с половиной и трех рублей. В иных местах, особливо в городах, нельзя было ничего съестного достать».

Восторг вызывает Лена, «разнообразные берега ее, острова, рассеянные по берегам деревушки и безпрестанно меняющиеся виды». К тому же при таком передвижении «свобода читать книги или писать». В Киренске Давыдов отмечает «необыкновенное построение церквей». А далее Якутск… И тут уж другой способ передвижения. «От непривычки к верховой езде ноги и спина так у меня болели, что я принужден был часто сходить с лошади и идти пешком…» И, конечно, не забыта казнь египетская — оводы, мошка, комары… Пейзажи, пейзажи — и любование ими: «Какую разнообразную пищу почти на каждом шагу нашел бы для своей кисти или пера искусный живописец или описатель природы».

Путь был небезопасным. Рассказывают о варнаках, разбойниках, которые ходят вооруженными и грабят, а потому путешественники всегда наготове: ружья и пистолеты кладут между постелей. Одна такая встреча с разбойниками заканчивается благополучно лишь потому, что Хвостов храбро бросился им навстречу с одной саблею.

Запись 19 июля 1802 года:«Едва успели разбить палатку и развести огонь, как услышали очень близко два ружейных выстрела. Якуты наши тотчас упали ниц. И в то же время с разных сторон появились семь человек, из коих двое шли прямо к нам, имея совсем готовые ружья. Не ожидая ничего доброго от таковой встречи, стали мы хвататься за свои замоклые ружья. Хвостов, не могши скоро достать своего, с одной саблей побежал навстречу к ним… Сей смелый поступок устрашил атамана… Они уверяли, что совсем не такие разбойники, как об них разумеют, что бежали от крайностей и тяжкого содержания, что берут от купцов нужное только им, и что никогда не решатся убить кого-либо, иначе как защищая себя».

«Двукратное путешествие» никогда не переиздавалось, только фрагменты его нам удалось опубликовать в «Хрестоматии по истории Дальнего Востока» [57] Составитель Н.К. Кирюхин, научн. ред. С.Ф. Крившенко, Владивосток, 1982. . Вот почему дадим и здесь несколько штрихов из дневника путешествия.

«Перешел Белую другим бродом, поехали весьма частым лесом и претопким болотом. В недальнем расстоянии оставили медведя. Наконец лошади так устали, что многие падали уже и мы принуждены нашлись ночевать посреди болота… Только что легли спать, закутавшись шинелями, как пошел проливной дождь, который промочил нас в четверть часа насквозь… Ночь показалась нам годом… В 10 часов утра пустились мы в путь. Я насилу держался на лошади и завидовал тому, кто сидит в теплой комнате, не помышляя о дожде, льющем рекою. Отдал бы все, что имел, дабы укрыться только в шалаше, сквозь который дождь не проходит. Многим таковая слабость покажется смешною, но пусть они посудят о сем, не прежде, как не спавши 12 суток и пробыв более половины сего времени на дожде, не имея на себе сухой нитки: тогда только заключения их могут быть справедливы».

Плавание из Охотска на судне «Елизавета», август 1802 года.

«На судне „Елизавета“ всего было 49 человек: лейтенант Хвостов, начальник оного, я — штурман, подштурман, боцман, трое матросов, 34 промышленных, два алеута с Лисьих островов, один американец с полуострова Аляксы, приказчик, помощник его и два наших человека.

…Хвостов и я были первые морские офицеры, вступившие в Американскую компанию: посему всяк удобно себе представить может, какие трудности преодолевать, какие недостатки во всем претерпевать, какие закоренелые предрассудки истреблять, каких привычных к буйству людей усмирять и, наконец, с каким невежеством должны были мы беспрестанно бороться».

Октябрь, 15.1802 г.

«На рассвете увидели мы остров Уналашку, состоящий из множества остроконечных гор, из которых иные покрыты были снегом… К утру ветр крепчал, а после полудни должно было взять другой риф у марселе. Ночью оный превратился в совершенную бурю… Порывы ветра были ужасны, жестокое волнение, с великой силою ударяя в судно, потрясало все его члены, и течь сделалась так велика, что вода в трюме прибывала, невзирая на беспрестанное выливание оной в обе помпы. Можно легко себе представить, какое действие производило сие над людьми, не приобыкшими к морским опасностям: страх принуждал их не щадя своих сил весьма усердно работать. Течь была в камбузе и с правой стороны около грот-люка, вероятно, от худого законопачения.

…К приумножению опасности груз в трюме тронулся и балласт на носу двинулся на подветренную сторону. Однако около полуночи вода в трюме начала уменьшаться.

На рассвете буря казалась быть во всей своей ярости; от великой качки не можно было на палубе стоять, держась за что-нибудь. Люди от мокроты и работы у помп измучились, но не было возможности сему пособить; по утру, однако, начали они сменяться на две вахты… К ночи ветр начал стихать, и наконец заштилело».

И вот в ноябре 1802 года наши путешественники прибыли к месту своего назначения.

«Итак, мы в Америке! Я ступил уже на сей дикий и почти неизвестный берег, коего только желал достигнуть!» Встреча с Барановым, знакомство с местными жителями, возвращение в Охотск, а затем в Москву и Петербург. И риск, мужество на каждом шагу.

В лирически-философском ключе написаны заключительные строки книги. Наши путешественники снова в Петербурге.

«Давно ли, думал я (ибо что значит протекшие 20 месяцев?), давно ли, когда мы выезжали отселе, сердце наше обременено было страданием разлуки с родными и ближними? Давно ли воображение наше представляло нам неизмеримые расстояния, бесчисленные опасности, иной свет, иное небо? Давно ли отчаянная мысль, что, может быть, мы никогда назад не возвратимся, снедала всю уверенность нашей души? Теперь все прошлые страхи кончились; мы удовольствовали наше любопытство, принесли некоторые заслуги и с приятным воспоминанием о прошедших трудностях летим увидеться с нашими родными, кто бывал в отсутствии, испытал сию радость; но тот больше, в ком меньше было надежды некогда наслаждаться оною».

А впереди еще было новое путешествие…

Надо сказать, что русской маринистике чужд тон бахвальства, надуманной лихости, развязности, самолюбования. Ее характеризуют сдержанность, своеобразная будничная героичность. Героическое начало просвечивает через сдержанность авторского повествования и у Давыдова. Он пишет о невзгодах пути, о преодолении рек, болот, о происшествиях на море, трезво судит о рисковых поступках, которые по прошествии времени «заслуживают имя предосудительной дерзости, нежели похвальной смелости» (рассказ о том, как на байдарке высаживался в непогоду на берег). Его восхищение вызывают люди отважные, проникнутые идеей служения Отечеству (Баранов, Резанов, Шелихов, Хвостов и др.). Рассказывая о себе, о том, в какие переделки приходилось попадать, он как бы иронично улыбается, особенно тогда, когда поступал рисково, надеясь на одну только удачу, на русский «авось».