Майя Никулина - Камень. Пещера. Гора

И совсем не случайно именно на Урале работали научные экспедиции, и наверняка В. Н. Татищев, и И. К. Кириллов знали, что искали. И после них не беспричинно столь авторитетные ученые как П. С. Паллас и И. И. Лепехин были особенно внимательны к уральской старине. Только недавно стало ясно, что Кириллов, начальник Оренбургской экспедиции, дошел-таки до вожделенной земли, но не узнал ее в лицо, а Татищев основал город Екатеринбург в том самом месте, где, по словам чудской царицы, находится самое сердце Урала. И не важно, что царица — фигура легендарная, важно, что легенды на пустом месте не возникают…

Так что очень может быть, что бажовские горщики, стоящие в подземных хозяйкиных палатах, как древнеегипетские души в «Зале Двойной Маат», стоят как раз на законных основаниях и, прошедшие через гору, обретает — совсем как в египетской «Книге Мертвых», «свободу, что даруется духовным формам, которые пережили смерть, чтобы ходить туда и сюда по своему усмотрению».

С древних времен здесь знали за камнем что-то более ценное, чем продажная стоимость, и более важное, чем способность приносить удачу, спасать от ядов, зависти, ревности и дурных снов. Бажов сформулировал это совершенно четко: «А разговоры эти, какой камень здоровье хранит, покой иди сон сберегает, либо там тоску отводит и протча, это все, по моим мыслям, от безделья рукоделье, при пустой беседе язык почесать, и больше ничего».

У нас и выбирали камень не по сочиненным кем-то подсказкам, а по взаимной склонности: тот, который в душу западет и который на тебя глянет…

Целый горный хребет, практически необозримый, береговые скалы, образующие ближний пейзаж, серые валуны у лесной тропы, пеструю гальку, найденную на пляже, булыжник, брошенный в наше окно неразумным озорником, гладкий окатыш, который мы сами бездумно бросаем в воду, декоративную глыбу в парке, геологический образец в музее, цветную голтовку, носимую в кармане или сумке, драгоценную каратную вставку — все это мы называем камнем, подчеркивая тем самым, что размеры камня, его назначение, ценность и даже красота в данном случае качества не то, чтобы второстепенные, но ничуть не влияющие на самую каменную суть. Именно ее оберегали уральские ювелиры, утверждая, что их мастерство в том и заключается, чтобы подать камень, и камнерезы, не смеющие унизить природную красоту дорогим заказным узором: камень сам знает…

Примеры чрезвычайно пиететного отношения к камню известны: ничего специфически уральского здесь еще нет. В Китае предпочитали и почитали яшму, в былые времена ее ценили выше золота. Отдавали должное малахиту, алмазу, бирюзе, сердоликам и сапфирам. Восхищались камнями, отличавшимися причудливой формой, вкраплениями, прожилками, камнями пористыми, ноздреватыми, морщинистыми и складчатыми; отличали камни, источенные водой, создающие настроение твердости или легкости, по-своему организующими пространство: «Камень навевает мысли о древнем».

Но только в яшме видели воплощение творческой силы Неба и всех человеческих добродетелей. В древние времена она считалась священной, и мастер, обрабатывающий яшму, непременно должен был обладать добрым нравом и сильной волей.

Более всего ценили светлую яшму: голубую, белую и желтую. Любили и пейзажную: в узорах яшмы видели прообразы небесных узоров мирозданья. Яшма (к ней относились также жадеит и нефрит), многоликая и неожиданная, безупречно выражала главную идею китайской культуры, идею символической метаморфозы бытия. Яшма умирала и воскресала: в рот умершего вкладывали кусочки яшмы и виде цикады (цикада, сживающая после зимней спячки, была символом вечной жизни), одежда покойного скреплялась яшмовыми застежками; вещицы эти, похороненные вместе с покойником, со временем теряли свою природную силу, но их можно было оживить, если носить на себе и долго держать в ладонях. Яшма была символом благородства и душевной чистоты, воплощением «крайнего янь» в минеральном царстве. Уподобление яшме расценивалось как великая честь… Словом, яшма обладала явными достоинствами, делающими ее столь высоко ценимой.

У нас совершенно другая картина. Никому и в голову не придет сравнивать с камнем мужскую доблесть или женскую красоту, как, впрочем, искать причины для почитания камня. Камень он камень и есть: проще и старше цены и пользы.

Истинные бажовские герои, прошедшие проверку и допущенные в гору, кладов не ищут и к богатству равнодушны: о том, что у Степана медные изумруды есть, никто и не знал (Степан ведь не деньги копил, а ее, хозяйкины, слезы хранил). Бажов только единожды называет их (медные изумруды) полным именем, а потом просто камушками. И Синюшкин клад — «самородки да дорогие каменья», и у волшебного козлика «как искры, из-под ножки-то камешки посыпались». Все это в точности соответствует уральским правилам: здесь камень называли по-своему, по-домашнему: тумпас, тяжеловес, шерла, зеленый камень, точеные шишечки, но чаще всего — просто камень («пошел камень», «пропал камень»…)

Бажов полным именем и часто называет только малахит (так его и называли; «зеленый камень» — это изумруд), потом кразелит (хризолит) и совсем редко — медный изумруд, змеевик и алмаз, что соответствует им же обозначенной шкале ценностей: малахит — «камень небывалой радости и широкой силы», «в нем радость земли собрана», а бриллиант «не похаешь, глаз веселит», однако не более.

Наших изумрудов, топазов и турмалинов он не описывает вовсе: это просто местные проявления, приметы земли. Зато подробно и тщательно описаны совсем другие камни, показывающие тайные входы в гору: «из земли два камня высунулись, ровно ковриги исподками сложены: одна снизу, другая сверху. Ни дать, ни взять — губы…» И далее: как они раскрываются и закрываются и что там внутри.

Но Жабреев ходок — еще не вход под землю, он скорей проверка, Есть и настоящий: «на горочке трава не густая и камешки мелконькие, плитнячок черный. Справа у самой руки камень большой, как стена ровный, выше сосен… Никакой щели нет, глубоко в землю ушел…», ящерки подсказали, что делать, — «по низу камня чутешная щелка прошла, потом раздаваться стала….» И указано, где камень стоял.

Про Азов-гopy и указывать не надо: она у всех на виду. Пещера в Азов-гope оказалась поразительно и не случайно похожей на те самые гималайские пещеры, о которых Э. Мулдашев беседовал с Бонпо-ламой. Она также наглухо закрыта камнем, попасть в нее невозможно, она откроется сама, когда придет срок, и только перед человеком, знающим тайный ритуал; в пещере находятся люди: один — как бы умерший, но не подвластный тлению, другой — живой, и оба способны пребывать в таком состоянии как угодно долго…

Подобные совпадения заставляют вспомнить одно обстоятельство: как утверждают Посвященные (причастные тайным знаниям), все цивилизации, существовавшие до нашей, погибли потому, что не сумели использовать свои великие силы и знания в интересах добра…