Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4

После этого, когда последовала смена некоторых министров, подписавших петицию о поддержании пожеланий Государственной Думы по вопросу о кабинете общественного доверия как в прессе, так в думских и правительственных кругах очень упорно заговорили об уходе министра иностранных дел С. Д. Сазонова, также подписавшего упомянутую выше петицию, и о принятии Горемыкиным на себя обязанностей по должности министра иностранных дел с назначением его вице-канцлером или канцлером Российской империи по примеру князя Горчакова. Поверяя эти слухи у кн. Андроникова, я понял со слов князя, что это не праздные разговоры, так как он нисколько не сомневался в том, что постепенно все министры, присоединившиеся к выступлению Государственной Думы, уйдут из состава кабинета, и что Горемыкин вообще вопросам иностранной политики придает большое значение; но кн. Андроников находил, что появившиеся по этому поводу газетные заметки только вредят делу и отдаляют уход Сазонова. Так как вопрос о министерстве иностранных дел меня мало интересовал, а затем означенные выше газетные слухи прекратились, то, будучи занят по вступлении в должность, другими делами, я совершенно забыл об этом предмете.

Но в один из своих очередных докладов Мануйлов мне передал, что он случайно, как секретарь редакции «Вечернего Времени», на своем дежурстве, познакомился с сыном почтенного и уважаемого сенатора Кузьминского [*] Стран. 318, сн. 21, 17, 10, 9, 8, 7 и далее на стр. 319–321 и 453 «Кузьминский», надо: «Кузминский». , авиатором Кузьминским, который предложил редакции купить у него письмо Распутина к высоким особам с просьбой о пожаловании Горемыкина, как в письме написано, «канцлером»; при этом Мануйлов добавил, что Кузьминский ему заявил, что если редакция откажется от приобретения этого письма, то он продаст его газете «Речь», как органу конституционно-демократической партии, которая собирает материалы для разоблачения Распутина. В виду этого он, Мануйлов, понимая, как мой сотрудник, серьезность положения, в случае перехода этого письма, пред открытием сессии Государственной Думы, в руки означенной партии, постарался отговорить Кузьминского от этой мысли и, отказавшись, в наших же интересах, от покупки этого письма для своей редакции, просил Кузьминского зайти к нему на следующий день, заверив Кузьминского, что он, быть может, сумеет дать возможность Кузьминскому поместить письмо в надежные руки, так как Кузьминский хотя и сильно нуждался в деньгах, но, по словам Мануйлова, он сам хотел, в интересах семейных, использовать это письмо, с возможно меньшими последствиями его огласки. В подлинности письма Мануйлов не сомневался, так как почерк Распутина хорошо знал. Помимо тех соображений, которые мне высказал Мануйлов, меня тревожило также и то обстоятельство, что дело касалось сына человека, с которым я около года под его председательствованием работал в одном департаменте сената и к которому я относился с уважением, и Горемыкина, с которым был в хороших отношениях и который в этот период просил меня собрать для него лично сведения о брате авиатора, третьем сыне сенатора Кузьминского, сделавшем предложение любимой племяннице Горемыкина.

В виду всех этих соображений, о которых я не счел нужным говорить Мануйлову, а о последнем я даже не передавал впоследствии и А. А. Вырубовой, я решил письмо это выкупить у Кузьминского и согласился на предложенный Мануйловым план, заключавшийся в том, что, когда к нему придет Кузьминский, то он позвонит по другому телефону мне, и я должен буду сейчас же к нему в редакцию прислать кого-либо из моих доверенных лиц, под видом английского корреспондента, собирающего для пославшей его редакции материал про Распутина; тогда Мануйлов познакомит это лицо с Кузьминским, сведет их и в будущем предоставит умению моего доверенного вести дальнейшие с Кузьминским переговоры. Выбрав для этой цели находившегося некоторое время, при моем директорстве, по поручению ген. Джунковского, в заграничной командировке в Париже чиновника VI кл. Иозефовича, бывшего лицеиста [*] Стран. 319, сн. 21 стр. «Иозефовича, бывшего лицеиста», надо: «Иозефича, бывш. правоведа». , хорошо владеющего языками, я вызвал его к себе из департамента и просил его, в личное для меня одолжение, объяснив ему всю серьезность, в интересах охраны августейшего имени, того положения, которое может получиться в случае перехода этого письма не в наши руки, не отказать помочь мне в осуществлении предложенного Мануйловым плана; затем я познакомил Иозефовича с Мануйловым, не как с сотрудником, а как с секретарем редакции «Вечернего Времени», оказывающим мне в этом деле дружескую услугу.

Когда Иозефович, после колебания и заявления, что ему в первый раз приходится выступать в подобной роли, согласился, уступая моей просьбе, помочь мне в этом деле, то на следующий день состоялось в редакционной комнате «Вечернего Времени» первое знакомство его, под вымышленной фамилией, с Кузьминским, запросившим вначале за письмо несколько тысяч, повлекшее затем ряд дальнейших их свиданий за завтраком и обедом в ресторане «Франция», обмен визитов, для чего пришлось заказать Иозефовичу визитные карточки и нанять отдельную квартиру, и, наконец, покупка письма, обошедшаяся мне со всеми расходами, если не ошибаюсь, около полутора тысяч рублей из секретного фонда, бывшего в моем распоряжении. При этом Иозефовичу удалось со слов Кузьминского, которого он ранее не знал, выяснить, что письмо было взято одной барышней, хорошей знакомой Кузьминского, бывавшей часто в гостях у старшей дочери Распутина, который не имел обыкновения прятать свою корреспонденцию и часто оставлял написанные или недописанные им письма у себя в кабинете; барышня эта, интересуясь стилем и содержанием писем Распутина, прочитав это письмо, рассказывая, затем, вообще о жизни Распутина, передала, между прочим, и содержание этого письма Кузьминскому и, по его просьбе, достала ему потом и подлинник. Когда, затем, я это письмо, действительно написанное Распутиным, показал А. Н. Хвостову и рассказал ему всю историю дела, то он попросил меня сфотографировать этот документ и дать ему для коллекции собираемых им о Распутине материалов несколько фотографий; затем, когда я, зная уже, что Распутин не любит, если что-либо неприятное о нем сообщается А. А. Вырубовой, высказал свое предположение о возвращении этого письма Распутину с советом быть осторожным в дальнейшем и не оставлять писем на столе, дабы не повторилась в будущем подобного рода история, то А. Н. Хвостов нашел более целесообразным передать как письмо, так и остальные фотографические снимки А. А. Вырубовой, как для того, чтобы через нее подействовать на Распутина в отмеченном мною направлении, так и оттенить ей всю важность оказанной услуги в этом деле и подчеркнуть ей, не указывая способа приобретения письма, что не только письмо, но и фотографии, если бы нам не удалось перехватить их от приобретения кадетской партией, дали бы последней существенный и сенсационный материал для выступления в Государственной Думе. Затем А. Н. Хвостов вменил мне в обязанность непременно показать фотографию письма и Горемыкину, чтобы, Горемыкин мог оценить из отношения нашего к этому, имеющему для него, Горемыкина, большое личное значение, делу наше бережливое отношение к его интересам. Вырубова нас поблагодарила за письмо и фотографию и в подробностях расспросила о том, как это письмо могло попасть в посторонние руки, и обещала серьезно переговорить с Распутиным по поводу хранения им писем, но по поводу содержания письма ничего не сказала. Распутин же, когда мы после этого ему рассказали об этом письме, видимо, был к разговору подготовлен и А. А. Вырубовой и Мануйловым, хотя последний обещал мне ничего с Распутиным не говорить, удивился тому, как это письмо оказалось похищенным из его кабинета, и начал строить различные свои предположения, кто именно мог его взять, и просил меня подробнее описать наружность этой барышни, затем, обещая быть на будущее время аккуратнее, сказал, что ему досталось за это от А. А. Вырубовой, и попенял на нас, как я ожидал, за то, что мы передали письмо не ему, а А. А. Вырубовой; на это А. Н. Хвостов и я заявили, что нельзя было иначе поступить, так как это касалось Горемыкина, которому мы должны были доложить об этом; что же касается самого письма, то Распутин сказал, что это был черновик.