Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4

Перехожу далее. Затем, когда я уже был директором департамента, то и в области агентурных трат на сотрудников и другие надобности розыскного характера мною был введен некоторый контроль со стороны политического отдела департамента полиции, как путем личного, при ревизиях, ознакомления с агентурой для определения эквивалента стоимости услуг, ею оказываемых делу розыска, так и при представлении в зашифрованном виде в особый отдел сведений о расходах по агентурному розыску. В соответствии с существом расходов из секретной суммы департамента полиции была поставлена и отчетность. Все, что не касалось области расходов чисто по розыску, т.-е. относившихся к сфере наблюдения особого отдела, подчинялось строгой, в соответствии с требованиями ревизионного характера, отчетности, с представлением оправдательных документов, шедших в 3-е делопроизводство департамента полиции, так и по провинциальным розыскным учреждениям; расходы же агентурные проверялись особым отделом, а суммы, отпускаемые заведующему особым отделом или политическому вице-директору, — лично директором; этот отпуск последнего порядка сводился на оплату конспиративной квартиры для свидания с переходящими в заграничную агентуру сотрудниками, для субсидии проваленным или временно шатающимся сотрудникам, для ведения департаментской агентуры, если она была, на филеров департамента и т. п. В общем, при мне эта отрасль расходов была не особенно значительна, и директор или товарищ министра всегда знали существо этих расходов; поэтому, если и брали иногда означенные лица расписки, то они это делали скорее лично для себя, чем для дела; от сотрудников расписки брались в случае крайней необходимости, чтобы этим путем держать в руках агентуру, и то только в случае недоверия к ней, ибо главным документом, сдерживающим агентуру, являлось первоначальное ее показание, которое хранилось в несгораемом шкафу заведующего особым отделом. Затем, расходы, производимые директором или товарищем министра, были известны министру или товарищу министра, так как я, как для оправдания Н. П. Зуева, так потом и себя, учредил ежемесячно представляемый министру подробный отчет с указанием, кому выдано и на какой предмет. Но, так как расходы директора или товарища министра внутр. дел имели, в большинстве случаев, характер секретных оплат по разного рода предметам, которые иногда не имели чисто розыскного политического характера, то они конспирировались формой, Н. П. Зуевым и мною установленной, письменных приказов о выдаче той или другой суммы «на известное или министру внутренних дел или товарищу министра внутр. дел, смотря от кого исходило распоряжение, употребление». При этом я ввел, в изменение порядка М. И. Трусевича, систему прохождения этих приказов для контроля через финансовое отделение, которое уже делало после своих отметок распоряжение казначею, хотя все деньги секретного фонда и лежали на именном лично директора счету государственного банка и он хранил сам у себя чековую книжку. Затем, уже при А. Н. Хвостове мне пришлось, по его поручению, производить много расходов, за кои я теперь краснею и краснел по оставлении службы в министерстве внутр. дел, узнав ближе А. Н. Хвостова и поняв ту грязь, в которой я сам купался, за что, как я и тогда понимал в душе, справедливо сенат хотел лишить меня звания сенатора, мною уроненного своим поведением около Распутина.

В виду конспиративности этих расходов и больших ассигнований, останавливавших на себе внимание членов департамента полиции, вызвавшее даже мое замечание казначею старику Лемтюжникову, я ввел, для оправдания себя, на ежемесячных отчетах, представляемых А. Н. Хвостову, особую проверочную надпись о том, что отпущенные им мне, по его назначению, на известную ему надобность, по таким-то §§-ам и статьям суммы правильны и расход отвечает своему назначению, и А. Н. Хвостов собственноручно заверял это своею подписью. Деньги на партийные надобности правым организациям, по приказанию министров, конспирировались и отпускались без расписок, ибо министр, просматривая ведомость, знал, что и кому были выданы деньги, и я только брал расписки по фонду на прессу, специально отпускаемому главному управлению по делам печати, ибо там были не мои чиновники из департамента полиции; от сотрудников своих я расписок не брал, ибо их было мало и они были известны министру, а затем расписки их, измененным почерком писаные и под вымышленными кличками (во избежание провала их даже со стороны чинов департамента полиции, чему примером была история с Меньшиковым, служившим в департаменте пол.), значения не имели; от Малиновского С. Е. Виссарионов брал расписку под фамилией «икс»; но это скорее носило характер психологического напоминания Малиновскому ежемесячно о его отношениях к департаменту полиции, а не значение оправдательного документа, ибо тот, пред кем, как раздатчик отпущенного ему аванса, отчитывался С. Е. Виссарионов, — директор департамента полиции — я — при этом же находился; эти расписки, я, при своем уходе, поуничтожал в большом количестве, насколько помню. Когда я был директором, то я, при этих ежемесячных ведомостях, представлял еще министру отчет проверки кассы департамента полиции, которую я завел ежемесячно, 1-го каждого месяца, а затем иногда и внезапно делал ревизии.

Во время моего управления департаментом полиции как за этот период, так и последующий начальником отделения был очень исполнительный, аккуратный и конспиративный чиновник В. И. Дитрихс [*] Стран. 433, сн. 22, 18, 13 стр. и далее на стран. 434–436, 440, 446, 447 и 456 «Дитрихс», надо: «Дидрихс». , коему я верил: ныне его нет уже в живых, к глубокому моему сожалению. Те расходы, которые хотя и были конспиративны, но связаны с известным именем или периодом времени, могущим пролить известный свет для разъяснения их и в будущем, я приказывал Дитрихсу отмечать у себя: напр., за мое время нахождения в должности товарища министра внутр. дел, конспирируя выдачи Маркову и Замысловскому на нужды монархических организаций, деятельность коих была, как это видно из поступивших ко мне отчетов, по моим запросам, слаба, я, тем не менее, отметил, путем записей Дитрихса, выдачи А. И. Дубровину и В. М. Пуришкевичу; это было сделано мною сознательно. А. И. Дубровин не был еще до того связан с департаментом полиции, по крайней мере, за время моего нахождения в должностях директора и товарища министра внутр. дел, и также не брал от меня и по фонду прессы; но я знал, что у него дела по организации слабы и что к Маркову он не обратится, ибо они были в натянутых отношениях, а я, по поручению А. Н. Хвостова, имел задание к съезду объединить все разрозненные силы монархических организаций. Поэтому я теснее сблизился лично с А. И. Дубровиным и, кроме означенной помощи, доложил А. Н. Хвостову о двух еще просьбах Дубровина, исполнение которых связывало Дубровина и налагало на него некоторое обязательство итти навстречу нашим пожеланиям, что он и сделал. Если бы А. Н. Хвостов и я оставались на местах своих до пасхи, то А. И. Дубровину было бы нами исходатайствовано пожалование в чин действ. стат. советника за его заслуги монархическому делу. Кроме того, в этот период времени над А. И. Дубровиным повисла грозовая туча в виде отбытия наказания по приговору суда за его газетные выступления. Приговор вошел в законную силу, и так как полиция могла лишь временно, в виду болезни А. И. Дубровина, отсрочить приведение в исполнение постановления суда, то я, вследствие просьбы А. И. Дубровина, по поручению А. Н. Хвостова отправился к министру юстиции А. А. Хвостову и, после доклада ему о положении дела, получил от него обещание принять меры к приостановлению судебного решения до разрешения всеподданнейшим докладом вопроса о помиловании Дубровина.