Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4

Чтобы объяснить необходимость заезда домой, я должен снова вернуться к несколько раннему периоду после приезда Распутина. Епископ Варнава с первых же дней свидания с А. Н. Хвостовым и мною начал просить нас об устройстве губернатором своего и архимандрита Августина хорошо знакомого, тобольского вице-губернатора Гаврилова, что ему нами и было обещано. Когда же приехал Распутин, то он в самой настойчивой форме потребовал смены губернатора и назначения в Тобольск своего человека, который бы его защищал, а не предавал. Губернатором в ту пору был А. А. Станкевич, занимавший в последнее время должность управляющего земским отделом министерства внутренних дел после ухода Неверова в министерство земледелия и государственных имуществ. Со Станкевичем я служил в Вильне, когда я был там начальником отделения канцелярии генерал-губернатора, управляющим которой ген. Фрезе пригласил Станкевича; Фрезе знал Станкевича по переселенческим делам на Кавказе и с отцом его был ранее знаком (А. А. Станкевич — земец, уездный гласный собрания Воронежской губ.). Ко мне А. А. Станкевич в Вильне хорошо относился и поэтому, когда по инициативе Государственной Думы было упразднено вместе с киевским и виленское генерал-губернаторство, то я рекомендовал, будучи директором департамента, Станкевича вниманию министра при открытии вакансии тобольского губернатора, как человека, знающего Сибирь, где он служил до Кавказа по переселенческому управлению (вместе с членом Государственной Думы Дзюбинским, сохранившим с Станкевичем отношения хорошие и впоследствии), и могущего провести продовольственную кампанию в виду бывшего в ту пору недорода в Тобольской губернии. Кампанию эту Станкевич, по назначении своем на этот пост, провел с успехом и тем укрепил свое положение в министерстве, где был на хорошем счету. Держал он себя в губернии с достоинством; особого своего внимания к Распутину в ту пору не проявлял, в дом к нему не заезжал, но знал его, и Распутин в то время хотя и называл его гордым, но никогда его не бранил, а за отношение его к крестьянам даже хвалил и наверху.

Но уже во время войны, в последние дни министерства Маклакова, Распутин на пароходе, будучи в нетрезвом состоянии, угощал новобранцев, пел с ними, танцовал и, переведенный капитаном, по требованию пассажиров из 1 класса во 2-й, из-за приставания к пассажирам, пожелал потчевать новобранцев обедом во 2-м классе, и когда лакей отказал Распутину накрыть стол и дать, кажется, вина, нанес лакею оскорбление действием. Капитан, по требованию публики, видевшей эту сцену, несмотря на протесты Распутина, ссадил его с парохода на ближайшей пристани, где, по настоянию капитана и лакея, полиция должна была составить протокол. Полиция, считаясь с личностью Распутина и зная о предъявляемых в ту пору требованиях затушевывать подобные факты поведения Распутина, предварительно представления по подсудности, во избежание широкой огласки, направила протокол губернатору, а Станкевич, как мне потом объяснил он сам, не имея директив от кн. Щербатова в отношении Распутина, личным письмом «в собственные руки» направил переписку в копии кн. Щербатову. Последний отправил ее министру юстиции А. А. Хвостову, испрашивая его указаний; А. А. Хвостов вернул ее обратно князю, указывая, что подобные протоколы не подлежат разрешению министерства юстиции, так как в законе указана подсудность рассмотрения этих дел. Кн. Щербатов довел до сведения также и председателя совета И. Л. Горемыкина. Об этом проникли слухи и в думские круги. В таком виде эта переписка поступила в наследие А. Н. Хвостову. Дело должно было слушаться в волостном суде по жалобе потерпевшего, примирения с которым, как ответил на мой запрос губернатор, которому я шифрованно телеграфировал, не состоялось.

Такое положение дела очень нервировало А. А. Вырубову и сильно беспокоило Распутина, который объяснил это дело мне и А. Н. Хвостову в несколько других тонах. Распутин нам указывал на то, что он не находился в сильном опьянении, к женщинам и пассажирам не приставал, а они его вызывали на скандал, что капитан парохода держал их сторону по принципиальным соображениям, в силу своего освободительного направления, узнав, что он — Распутин; что лакей, исключительно под влиянием капитана, занес свою жалобу на него в протокол, который полиция не хотела составлять, но что на этом настоял капитан и что вообще пьяного озорства не было, так как, угощая идущую на войну партию новобранцев, он, Распутин, действовал по побуждению чисто патриотического чувства, причем в разговорах с ними подчеркивал отношение государя и государыни к войне в самых высоких патриотических тонах, а на лакея обиделся за то, что тот не пустил новобранцев, едущих проливать свою кровь, в рубку 2-го класса, куда он сам прошел, так как там была публика проще. В таком виде эту историю Распутин осветил наверху и в глазах А. А. Вырубовой. Но по всему было видно, что дело обстояло не так, как он говорил, ибо разглашения этого дела он боялся. То же мне подтвердил и игумен Мартемиан, которого я опрашивал по приезде, когда он впоследствии зашел ко мне на квартиру.

Из слов Мартемиана видно было, что Распутин был сильно пьян и к публике приставал и, что когда никто не захотел с ним пить, то он пошел к новобранцам, и, угощая их, сам с ними пил; что Мартемиану очень стыдно было выходить с Распутиным с парохода под град насмешек публики и пароходной, и береговой, и что просьбы его, Мартемиана, к капитану не высаживать их и не составлять протокола на капитана парохода не воздействовали.

Из всего этого мы, т.-е. Хвостов и я, понимали ясно неизбежность скандала при слушании дела и необходимость как-нибудь уладить его или хотя бы отдалить на время, чтобы это не совпало с занятиями Государственной Думы, так как в противном случае это вызвало бы, под влиянием Распутина, неудовольствие не только А. А. Вырубовой, которой это дело было по многим причинам неприятно, но и высоких сфер, как потому, что оно было связано с именем Распутина, так и по причинам, которые я высказал выше по делу епископа Варнавы. Мне же лично, кроме высказанных выше соображений, было жалко и А. А. Станкевича, на уходе которого Распутин настаивал и которого мне, не только в силу личных симпатий и годами сложившихся отношений, а в интересах ценности его сотрудничества, хотелось сохранить для министерства внутренних дел. Поэтому, чтобы найти какой-нибудь исход в разрешении завязавшегося узла в этом деле, по моей телеграмме вызван был А. А. Станкевич с подлинным делом; вместе с тем, посвятив А. Н. Хвостова в свои отношения с Станкевичем и высказав ему опасения в том, что уход Станкевича в связи с делом Распутина еще больше сгустит политическую атмосферу против Распутина, я просил А. Н. Хвостова не только не увольнять Станкевича, но, чтобы не обидеть его, предоставить ему какую-нибудь хорошую земскую губернию. Хотя А. Н. Хвостов за время своего управления министерством старался как в центральное ведомство, так и на видные места по министерству в провинции проводить своих родственников и близких своих знакомых, а в Орловской, Тульской и Вологодской губерниях, в интересах выборов себя в Государственную Думу, постарался провести всю администрацию, а также и представителей судебного и духовного ведомства, ему желательных, тем не менее, в данном случае, он согласился с моим доводом и решил по моей просьбе, в виду открывшейся вакансии губернатора в Самаре, где я раньше служил и где сложились хорошие на месте отношения со многими слоями местного населения, провести г. Станкевича в Самарскую губернию. По тем же связанным с именем Распутина вышеприведенным причинам нам удалось убедить А. А. Вырубову не противодействовать этому переводу и затем впоследствии, по тем же соображениям, А. Н. Хвостов, не касаясь в деталях инцидента с Распутиным, провел перевод А. А. Станкевича и путем всеподданнейшего доклада в числе других бывших в ту пору назначений на посты губернаторов.