Всеволод Крестовский - В дальних водах и странах. т. 2

Между разными курьезами, редкостями и древностями хозяин разложил перед нами несколько иллюстрированных свитков и книжек романтического содержания. Некоторые из них, судя по картинкам, были далеко не из скромных, и в этом отношении в особенности выделялся один превосходно разрисованный свиток, изображающий целую эпопею любовно-комических похождений двух самюре, заброшенных бурей на "Остров Любви", населенный исключительно одними женщинами. Несмотря на всю свою веселость и остроумие, картинки этого свитка были по большей части слишком откровенны, доходя местами до полного, хотя и наивного, цинизма. Мы, однако, не нашли удобным рассматривать их, так как тут же в комнате сидела рядом с нами молоденькая сестра хозяина, девушка лет тринадцати, по-видимому, совершенно скромная и порядочная. Но тем страннее показалось нам, что антикварий ни мало не стеснялся ее присутствием: хотя бы удалил ее, что ли, под каким предлогом! Мы невольно переглянулись между собою и отложили этот свиток в сторону, как ненужный, а девушка, как ни в чем не бывало, сейчас же стала помогать брату ровнее навертывать его на скалку. Но недоумение наше минуту спустя перешло в окончательное смущение, когда та же девушка, экспонируя перед нами вместе с братом разные вещицы, куколки и древние монеты, достала, между прочим, из поставца две плоские, но слегка рельефные изображения румяного яблока и абрикоса, прекрасно сделанные из шелкового крепа, и сама показала нам их секретную сторону, разняв искусно сложенное яблоко на две половинки.

— Вы напрасно, господа, смущаетесь, — заметил Сига-сан со снисходительною улыбкой, — эти изображения понимаются вовсе не так, как в Европе, и если вы готовы порицать нравственность молодой особы, то это с вашей стороны будет большое заблуждение: нравственность ее от этого нисколько не страдает, она тут не причем.

— Однако же!? — не воздержались мы от недоверчивого восклицания.

— Да уж поверьте!

Нам это показалось очень курьезным и, несмотря на уверение Сига-сана, все-таки не совсем вероятным. Поэтому мы попросили его разъяснить более убедительным образом столь очевидную, несообразность.

— Для европейцев оно не совсем понятно, — начал наш милейший спутник и руководитель, — и это оттого, что европейцы, извините меня за откровенность, всегда подкладывают под подобные вещи какой-то особенный, непристойный смысл, которого мы, буддисты, не допускаем. Вам это изображение кажется только… comme une hose иmpudente, obscиne, — не правда ли? — а для нас это в некотором роде предмет религиозный: и если вы, например, посетите наши монастырские храмы, то бонзы, по всей вероятности, предложат вам в подарок на память точно такие же яблоки или абрикосы. Для нас это есть священная эмблема жизни, воплощение всего сущного, мужское и женское начало или, говоря философски, — элемент активного и пассивного, действующий и страдательный. Словом, это символ, равносильный тому изображению двух половин яйца в одном круге, какое вы постоянно встречаете на бортах наших лодок и судов, на стенах многих домов, в храмах и иногда на памятниках. Это еще уцелевшие остатки древне-азийского религиозного культа лингама, и могу смело вас уверить, что японская девушка, смотря на подобное изображение, нисколько не щекочет тем свое воображение в известную сторону, и остается все такою же вполне скромною и нравственно чистою. Все зависит от того, как смотреть на вещи.

И точно, достаточно было взглянуть в это время на нашу молодую хозяйку, чтобы почувствовать и убедиться, насколько в самом деле прав Сига-сан: ни краски девического смущения, ни наглой или двусмысленной улыбки, ни притворной или действительно детской наивности, вообще ничего такого, что при данных обстоятельствах могло бы быть прочитано в лице европиянки, даже и легкою тенью не мелькнуло на этом спокойном и серьезном личике.

— Вот, наталкиваясь на что-либо подобное и не зная сущности дела, европейцы по большей части и приходят к совершенно фальшивым выводам насчет нравственности японского народа, — заключил Сига-сан свое поучительное разъяснение.

В девять часов вечера отправились мы послушать японских певиц и посмотреть на их танцы, заранее условившись насчет этой экскурсии с А. А. Сига, который взял на себя все хлопоты по ее устройству и обещал к назначенному часу ожидать нашего прибытия на месте. Курамы привезли нас к одному из лучших чайных домов, где при входе мы были встречены двумя молодыми хозяйками, которые одновременно присели перед нами на колени и перегнулись корпусом вперед, опираясь на ладони с вытянутыми вперед пальцами. Эта поза, подающая идею земного поклона, обязательно требуется правилами японского этикета при встрече гостя с хозяйкой дома. По деревянной лестнице, прекрасно отполированной темным лаком, обе хозяйки провели нас наверх во второй этаж, где перед входом в одну из комнат предложили нам скинуть обувь "не столько для сохранения циновок", как уверяли они, "сколько для нашего же собственного удобства". Здесь, на пороге, встретил нас Сига-сан, одетый (вернее было бы сказать раздетый) по-японски: в легкий креповый киримон голубого цвета, как то требуется обычаями здешнего сибаритства для восприятия вечерних удовольствий со всеми удобствами.

Комната, куда нас пригласили, оказалась довольно просторною, вроде небольшой залы. Ее наружная стена, составленная из раздвижных рам, оклеенных белою бумагой, была совсем снята, чтобы дать более доступа сюда внешнему, мягко-прохладному воздуху. Пол этой залы сплошь был застлан мягкими циновками очень тонкой и красивой работы: что же до мебели, то ее не было вовсе, кроме двух европейских стульев, только сейчас внесенных сюда собственно для нас. Сиденья этих стульев, ради пущей вежливости, хозяйки прикрыли небольшими циновочками. Но так как нас было пятеро, кроме Сига, то троим все-таки приходилось сидеть или лежать на полу, и хозяйки, на случай, если бы все мы предпочли последнее, принесли сюда вслед за стульями несколько простеганных ватных одеяльцев квадратной формы, величиной в аршин, и полдюжины плетеных из камыша макур, совершенно особенный инструмент, употребляемый в Японии под голову вместо подушки.

Комната, когда мы вошли в нее, была уже освещена двумя белыми фонарями, в виде четырехугольных, кверху расширенных вазончиков, которые помешались на высоких деревянных подставках; теперь же, для более парадного освещения, в нее внесли несколько высоких деревянных подсвечников с восковыми свечами. На "почетном месте" висела картина, изображающая сцену охоты с дрессированными кречетами, и перед священною ступенькой восседал на сей раз Сига-сан, как инициатор празднества, а нас пригласили разместиться рядом с ним по правую и по левую руку.