Всеволод Крестовский - В дальних водах и странах. т. 2

С нами за переводчика был на этот раз Коля, русский мальчик-сирота, лет тринадцати, призреваемый в нашей духовной миссии. Он прекрасно владеет разговорным японским языком и даже одевается по-японски. Когда мы предложили ему спросить дежурного бонзу, нельзя ли нам заказать комическое представление, Коля даже смутился.

— Полноте, господа, какие здесь представления! Это ведь храм ихний…

— А ты все-таки спроси его, — предложил кто-то из наших.

— Нет, уж воля ваша, боюсь даже и спрашивать… Как это можно — представления!..

Ему растолковали, что наверное есть представления, и именно комические, смешные; мы-де точно знаем, потому что об этом пишет в одной книге бывший здешний швейцарский посланник, — не врет же он!

— Ну, уж не знаю, право, — замялся, пожимая плечами, Коля. — Пожалуй, я спрошу, только… не обиделся бы бонза-то.

И мальчик со всею японскою деликатностью, даже не без робости, обратился к бонзе с данным вопросом.

Тот отвел глаза от своего рисования, и с недоумением, как бы не понимая, о чем ему говорят, переспросил переводчика.

Коля повторил ему обстоятельнее нашу просьбу, прибавив, что за представление мы заплатим, сколько потребуется.

Бонза нахмурил брови, помолчал немного, как бы собираясь с мыслями, и затем, окинув нас не совсем-то приязненным взглядом, принялся что-то внушать и растолковывать Коле сухим, определительным тоном, после чего, не обращая на нас уже ни малейшего внимания, снова принялся за свое рисование.

Коля наш окончательно смутился.

— Что он сказал тебе? В чем дело? — приступили мы к мальчику.

— Да ведь вот, говорил же я, а вы не верили! — укорил нас Коля.

— Он говорит, что я ошибаюсь, что здесь не сибайя (театр), а тера (храм). В положенное время, говорит, здесь бывает служба и иногда представления, только не смешные, а божественные; но теперь не время, а вот, говорит, приезжайте семнадцатого числа этого месяца, тогда и увидите божественное представление, а смеяться, говорит, грех, тем более, что вы гости в Японии.

Вот как попались благодаря Эмберу! Ни за что ни про что обидели человека, быть может, очень хорошего. Впрочем, вероятно, и сам Эмбер сделался жертвой чьей-нибудь мистификации, хотя он вообще сильно не благоволит к японскому духовенству. После такой отповеди, разумеется, оставалось только раскаяться в своей легкомысленной доверчивости и удалиться, поручив Коле передать бонзе наше извинение и объяснить ему, что мы сами в этом случае были обмануты.

По узенькой каменной лестнице поднялись мы на верхнюю площадку, лежащую над храмом, на самом горбе лесистого кряжа. По бокам этой лестницы стоят все такие же лисички с поднятыми хвостами как и внизу, но только тут они, видимо, сбродные, вероятно, пожертвованные в разное время разными лицами, — одни большие, другие маленькие, одни отличаются изящною отделкой, другие, напротив, самой грубой, что называется топорной работы, красивые и наивно безобразные, древние и новые, — словом, всякие. По площадке разбросано под соснами несколько деревянных часовенок и божничек; в каждой из них находится маленький алтарик с изображением Инвари и двух лисичек по бокам его: одни из этих изображений выточены из камня, другие вылеплены из глины. Одна из часовенок, надо полагать, почитаема более всех остальных, потому что к ней ведет целая аллея, составленная из древних и новых тори в высоту человеческого роста, следующих в начале одно за другим на расстоянии около двух аршин, а потом все более сближающихся и наконец примыкающих друг к другу столь тесно, что из них образуется почти закрытый коридорчик, вокруг которого снаружи перепутались между собою корни и ветви лесной чащи. Перед часовенкой стоят, словно парные часовые, две каменные лисицы, а внутри ее помещается сосуд с освященною водой из чудотворного источника. Бросив несколько медных монеток в деревянную копилку, поставленную перед часовней на особом столбике, мы спустились вниз, к нашим дженерикшам и приказали везти себя в парк Уэнно.

Дженерикши покатили узкою шоссированною дорожкой, что пролегает с северной стороны кряжа, вдоль его подошвы. Глядя на этот длинный, ровный, тянущийся все в одном направлении кряж, можно подумать, что он насыпан искусственно, в качестве городского вала, и мудреного в этом ничего бы не было, так как в Японии нередко и срываются, и насыпаются целые горы. В Иокогаме, например, еще полтора года тому назад, сказывают, стояла в южной стороне города большая, обрывисто крутая гора, от которой теперь нет и следа, потому что на ее месте уже все сплошь застроено. Труд человеческий здесь упорен и пока еще дешев до такой степени, что почти ни во что не ценится не только предпринимателями, но и самим трудящимся людом. Лишь был бы ему обеспечен коробок рису для дневного пропитания, а за большим, в особенности при нынешнем кризисе, работник почти и не гонится. Все труднейшие работы производятся главным образом людьми, приходящими сюда на заработки изнутри страны и это самые дешевые рабочие, там же, где местное население уже соприкасается с европейским элементом и успело около него потереться, работник начинает понимать стоимость труда и размера задельной платы, даже и сам не прочь порой поприжать предпринимателя-идзин-сана, сиречь господина варвара-иностранца. Идзин-саны, конечно, на это жалуются и негодуют, но таково уже необходимое следствие всякой "цивилизации", хотя идзин-санам и хотелось бы соединить приятность своей цивилизаторской миссии с выгодами своекорыстной эксплуатации этого добродушного и пока еще честного народа.

Миновав фабричную слободку, мы покатили вдоль одной из подгорных деревушек. По сторонам все те же, можно сказать, игрушечные домики, крытые только вместо черепицы соломой, но зато очень тщательно, аккуратно, так что выходит в своем роде даже изящно. У каждой хижинки непременно свой садик, окруженный живою подстриженною изгородью или бамбуковым плетнем, в котором проделана меж двух столбов калитка с соломенным навесом вроде крыши. В садике всегда имеется особый цветник и несколько прекрасно разделанных огородных грядок, а близ забора посажены две-три пальмы-латании, простирающие из-за него свои лапчатые, веерообразные листья на узенькую, но прекрасно содержимую дорогу. По бокам дороги идут две канавы, полные проточной водой, которой они снабжают другие, меньшие канавки, целой сетью расходящиеся по окрестным полям для их орошения. Каждый клочок земли, это истинный образец самой тщательной и высокой культуры. Я никогда не был в Западной Европе, но судя потому, что доводилось читать о ней в этом отношении, смею думать, что Япония не только потягается с самыми возделанными местностями Германии и Франции, но, пожалуй, и превзойдет их в значительной мере. Если только малейший клочок почвы представляет хоть какую-нибудь возможность к обработке, он уже не пустует. В Японии крайне дорожат землей и уважают земледельческое дело. Недаром же крестьянское сословие поставлено в ней вслед за дворянским, выше ремесленно-мещанского и купеческого, которое занимает лишь предпоследнюю, четвертую ступень с сословно-общественной жизни страны Восходящего Солнца. Ниже купеческого сословия идут уже гета или иета, нечто вроде парий, которым разрешено селиться лишь на окраине города, в особо отведенном месте. Кстати о гета: говорят, будто это потомки прокаженных, и замечательно, что они так же как и цейлонские парии обречены на занятия, почитаемые грязными. Например, все живодеры, кожевники, дубильщики и уборщики падали принадлежат исключительно к сословию гета, к коему относятся также и палачи. Женщины их могут выходить замуж только за своих односословцев, и промысел развратом не считается для них зазорным средством к жизни; они, впрочем, нередко отличаются красотой и бродят по городу в виде уличных музыкантш и певиц: но не гейки, и их никогда не приглашают петь в дома, а кидают лишь монету в окно в виде подаяния.