Джон Террейн - Великая война. Первая мировая – предпосылки и развитие

Возможность для давления нейтральных держав на другую воюющую сторону оказалась такой же слабой. 6 декабря пал Бухарест, что означало фактическое устранение Румынии и конец наступательных действий России. Храбрость немецких солдат на Сомме и австрийских при Карсо, растущие потери от атак подводных лодок (ежемесячные британские потери грузов выросли с 43 тысяч тонн в августе до 182 тысяч в декабре, а общие потери союзников достигли к апрелю 1917 года 849 тысяч тонн) – эти успехи, достигнутые с приемлемыми потерями, убеждали центральные державы, что время работает на них. Это вызывало противоположный эффект, укрепляя сердца государственных деятелей союзных стран, вопреки усилиям президента Вильсона.

По причинам, которые невозможно было предвидеть, шаг Вильсона привел к тому, что надежды на мир отодвинулись дальше. Сам факт, что немцы и австрийцы восприняли эту инициативу, давал повод многим в стане союзников предполагать, что они ослаблены. В марте эта догадка получила важное подтверждение: через принца Сикста Бурбонского, служившего тогда в бельгийской армии, император Австро-Венгрии Карл начал искать подходы к сближению с Францией. В этом виделся шанс (может быть, это только казалось) на разрыв единства центральных держав, отделение Австрии от Германии. Больше всех эту идею поддерживал британский премьер-министр Ллойд Джордж. Если бы этот путь стал возможным, он привел бы к более перспективным результатам, чем любой другой. Но все рухнуло благодаря двум факторам. Во-первых, император Карл лично не мог ничего обещать от имени Германии, не мог внести ясность в вопрос о возвращении Эльзаса и Лотарингии – провинций, которых лишилась Франция, а она в этом вопросе была непреклонной. Во-вторых, Италия поспешила предъявить такие требования к Австрии, что даже оптимистичный и спокойный Карл не мог их принять.

В течение этого года будут и другие попытки заключения мира, веские увещевания и предварительные переговоры. Наиболее существенными из них были международная социалистическая конференция, прошедшая в июне в Стокгольме; обращение папы римского к воюющим сторонам в августе и письмо лорда Лансдауна в лондонскую «Дейли телеграф» в ноябре. В этом письме, написанном бывшим министром иностранных дел консервативного правительства (и архитектором англо-французского союза – Антанты), задавался вопрос: «Какова будет польза благодеяния мира для наций, истощенных так, что едва ли они смогут протянуть руки, чтобы принять ее?» – который имел определенное воздействие на общественное мнение. Но ни одно из этих обращений не способно было изменить безжалостное течение событий. Все поглощал поток ужаса и ненависти.

С отклонением мира для приведенного в боевую готовность населения не оставалось ничего, кроме победы. К этому времени она уже становилась задачей не только вооруженных армий, но и самих народов. Для центральных держав такая ситуация принимала угрожающие аспекты: блокада, объявленная союзниками в начале войны, становилась все жестче и принесла с собой трудности, но на имевших выход к морю народах запада она сказывалась в меньшей степени. К середине 1916 года стало ясно, что население Германии и Австрии претерпевало в тылу сильные лишения; цензура не могла предотвратить проникновения таких известий в ряды воюющих на фронте, которые, естественно, были этим очень удручены. Письмо из Кельна, найденное у немецкого солдата в июне 1916 года, гласило: «Чувствуется, что у нас начинается голод. За всю неделю ни одна семья не получила картофеля. Пособие теперь – одно яйцо на душу населения в неделю, полфунта хлеба и 50 граммов масла на человека в день. Англия не так сильно ошибается, говоря о том, что мы ужасно голодаем. Если война продлится еще месяца три, с нами будет покончено».

В письме из Дрездена, отправленном в мае, было написано: «Уже шесть недель мы не видим мяса; я похудел на 10 фунтов. Боюсь, что скоро так будет у нас повсюду, мы на пути к краху. Были разграбления магазинов».

Немецкие изобретательность, организованность и целеустремленность старались справиться с этими проблемами. Кроме того, поток скандинавской руды для немецкой промышленности был прерван лишь частично, животноводческие и земледельческие угодья Центральной Европы продолжали производить продукцию, хотя производительность их сильно упала, позже к ним добавились трофеи из Румынии и Украины; захваченные территории Франции и Бельгии также снабжали завоевателей. Немецкие ученые разработали множество эрзацев (суррогатов) продуктов, заменивших исчезнувшие натуральные. Но ничто не могло превозмочь воздействие долгой и суровой зимы; в Австро-Венгрии поголовье крупного рогатого скота к 1918 году снизилось с 17 миллионов 324 тысяч голов до 3 миллионов 518 тысяч, свиней – с 7 миллионов 678 тысяч до 214 тысяч. Стало очевидным, что, если не возникнет какой-то новый, неожиданный фактор, сопротивляемости центральных держав наступит предел. Но когда?

Франция, оправившись от шока первых поражений и последовавших за ними потерь промышленных ресурсов, приложила значительные экономические усилия, соответствовавшие энергии французской армии на полях сражений. Потеряв в боях некоторые из своих наиболее ценных промышленных районов, несмотря на тяжкое бремя собственных военных потребностей, Франция перевооружила сербскую армию; приняла значительное участие в перевооружении греческой; обеспечила англичан тысячами самолетов и еще большим числом двигателей; сыграла существенную роль в вооружении американской армии. Чтобы поддержать своих мужчин на фронтах, свою помощь в промышленности и сельском хозяйстве предложили французские женщины. Изумительную жизнеспособность проявила крестьянская экономика. В то же время страну подводила ее политическая слабость. Год 1917-й был одним из наиболее скандальных. Бывший премьер-министр Кейло был заключен в тюрьму за измену; Мальви, до августа бывший министром внутренних дел, был обвинен в том, что финансировал из общественных фондов издание пораженческой газеты «Le Bonnet rouge», которая получала деньги из Германии. Имена предателей Боло, Ленуара и Альмейреда запятнали собой всю общественную жизнь. Французским народом овладевало настроение цинизма и апатии, что находило свое явное выражение в растущем в течение весны и лета числе забастовок. Должным образом был учтен и пример России. В июле лорд Эшер написал из Парижа: «…в этой стране, особенно в ее грозовом центре Париже, дух революции всегда у поверхности».

Если вести с войны во Франции и Германии стали причиной беспорядков, то в Британии они приняли взрывной характер. В 1917 году раз и навсегда исчезла концепция «ограниченной военной ответственности», за которую всегда крепко держались британцы. Списки жертв Соммы впервые показали в полной мере ее цену, а подводная война показала, что есть и другая цена, платить которую пришлось всем без исключения. Историк Ф.С. Оливер писал своему брату в Канаду в феврале: «…Я полагаю, что к ноябрю мы будем славным образом голодать…» В сентябре он смог убедиться в некоторых деталях своего пророчества: «Иногда мне становится интересно, можете ли вы на другом континенте за океаном представить себе подлинную картину существования ваших друзей и родных, живущих здесь: Лондон, городской транспорт которого уменьшился на две трети; ночи которого темны и тихи, как во всей стране; где все жизненно необходимое, кроме воздуха и воды, можно приобрести только в самых небольших количествах, при этом они стоят вдвое дороже, чем прежде; где в любом общественном заведении вам разрешат взять не более двух крошечных кусочков сахара (вместе они не намного больше, чем половина прежнего одного куска); где уголь, кокс, спички и тому подобные вещи надо экономить, как если бы они состояли из золота.