Адам Улам - Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года

Анархия усиливалась. К концу июля уже практически ничего не осталось от национального единства и от эйфории, охватившей всех в первые недели революции. Волна крестьянских выступлений прокатилась по всей России. В силу разногласий правительство было не в состоянии проводить политику умиротворения и прекратить крестьянские волнения. Июньское наступление, чистой воды авантюра первой демократической фазы революции, обернулось катастрофой. Этого следовало ожидать; сказывались нехватка боевой техники, продовольствия, отсутствие жесткой дисциплины. Солдаты отказывались идти в атаку и дезертировали из армии. Дезертирство превратилось в такую же эпидемию, как захват земли.

Какой бы ни была анархия, охватившая Россию, у большевиков имелся лозунг, соответствующий реалиям дня. Они убеждали солдат, находящихся на передовой, брататься с врагом. Они одобряли «революционную инициативу» крестьян по захвату помещичьих владений. Тенденция к национальной автономии и фактической независимости от центральной власти, проявлявшаяся во многих частях бывшей империи, особенно на Украине и в Финляндии, была заранее одобрена доктриной Ленина о национальном самоопределении. Временное правительство увещевало, угрожало, но было не способно на какие-либо действия. Меньшевики и эсеры, как обычно испытывавшие угрызения совести, стали заложниками собственной идеологии. Только большевики имели готовые и простые (по крайней мере, внешне) решения.

Историки с привычной резкостью в отношении дел и движений, закончившихся крахом, стремятся сконцентрировать свое внимание на этих неудачах или на личных и идеологических недостатках противников большевиков. Им следовало заключить мир, раздать землю крестьянам. Они тратили время на разговоры, в то время как земля уходила у них из-под ног. К концу июля уже никакое демократическое решение не могло изменить направление развития событий; неминуемость катастрофы была очевидна. Левые (небольшевики) жили воспоминаниями о подавлении революции 1905 года и свержении самодержавия. Никого не пугала угроза большевизма, и даже если бы большевики захватили власть, то в лучшем случае продержались бы несколько дней. Кто мог представить умеренного и нерешительного Каменева или эстета Луначарского в роли деспотичного чиновника? Ленин был другим, но в то время он еще не был самовластным вождем большевистской партии. В партии были люди, способные обуздать его. Как долго удавалось Робеспьеру навязывать собственное диктаторство? Итак, единственная угроза заключалась в появлении нового Бонапарта!

Уверенность «революционной демократии» в вероятности подобного исхода усилилась в августе 1917 года, как и надежды и ожидания политиков правого крыла, которые они связывали с армией, разбитой и деморализованной русской армией. Левые, не считая опасности государственного переворота со стороны правых, лелеяли единственную надежду на созыв Учредительного собрания (обещанного с первых дней революции), которое явит чудо спасения русского государства и демократии. Это с позиций сегодняшнего дня понятно, что Учредительное собрание, на которое возлагали большие надежды меньшевики и эсеры и которого столь же сильно опасались большевики, не могло совершить никаких чудес. Когда в январе 1918 года состоялось заседание Учредительного собрания, представленного крестьянской партией эсеров, объединенной только названием, во главе с Керенским, с одной стороны, и людьми, последовавшими за большевиками, с другой (между ними находилось множество группировок и отдельных личностей), то нечего было и думать, что им удастся договориться о выработке единой стратегии. Временное правительство стремилось укрепить пошатнувшееся положение с помощью парламентских импровизаций, но судьба Учредительного собрания была уже предрешена. Государственное совещание в Москве, Демократическое совещание в Петрограде в сентябре 1917 года, затем так называемый предпарламентский Республиканский Совет (Керенский наконец-то провозгласил Россию республикой!) показали лишь видимость власти и народной поддержки режима Керенского. Ничто не могло заполнить образовавшийся вакуум.

Но распад существующей власти еще не означал победы большевиков. Никто не знал этого лучше Ленина, который с августа упорно пытался заставить своих соратников заняться подготовкой решительного вооруженного наступления. Несмотря на воинственность большевиков, многие из них все еще терзались сомнениями в отношении своих противников, но самодовольно верили, что их лозунги и растущая популярность являются гарантией успеха. Кроме того, как приличествует марксистам, они стремились мыслить в рамках диалектики. Пока еще было трудно представить, что власть мог бы захватить человек или группа людей; это было бы «бонапартизмом» или «бланкизмом», понятиями, не совместимыми с последователями научного социализма. «Каждый» знал, что только класс или союз классов может осуществлять политическое руководство. Как именно, с помощью каких институтов будет «революционный класс в союзе с беднейшим крестьянством» управлять государством? Не следует ли большевикам дождаться большинства в Советах? А может, имеет смысл соединиться с оставшимися меньшевиками мартовского толка? Эти мучительные сомнения приводили Ленина в бешенство. Революция была для него действием, связанным с применением силы. Как живший в нем социал-демократ на время превратился в анархиста, так и приверженец исторических законов уступил место стороннику активных действий. В августе и сентябре голос Ленина звучал столь же громко и настойчиво, как некогда голос Ткачева, когда он воскликнул: «Революционер должен не «подготавливать», а делать революцию. Так делайте ее! Делайте быстрее! Любые сомнения, всякая задержка преступны».

Шансы большевиков на успешность восстания значительно возросли в свете событий последних дней августа. Возникшая угроза бонапартизма внезапно исчезла, а с ней умерла последняя надежда, что армия сможет предотвратить готовящуюся революцию.

В июле Керенский назначил нового Верховного главнокомандующего, генерала Лавра Корнилова, народного героя, прославившегося военными подвигами. Кроме того, в отличие от большинства царских генералов, он был выходцем «из народа», сыном бедного казака. По мнению консервативных и умеренных политиков (пользуясь социалистической фразеологией, капиталистов и буржуазии), именно такой человек был способен справиться с революцией.

Но не только правые возлагали надежды на Корнилова. Керенский и кое-кто из его окружения хотели использовать генерала и для уничтожения возникшей угрозы большевизма и для устранения или хотя бы уменьшения опеки Советов над Временным правительством. Новый главнокомандующий, человек «с сердцем льва, с интеллектом овцы» (по характеристике собрата по оружию), рассчитывал, что правительство восстановит дисциплину в армии и авторитет офицерского корпуса. Увы, правительство было бессильно. Массовое дезертирство, последовавшее за разгромными поражениями русской армии, подвигло правительство на введение смертной казни, но Керенскому пришлось отказаться от этой идеи. «Революционная демократия» не могла допустить, чтобы солдат казнили за трусость и дезертирство. Раздраженный Корнилов стал прислушиваться к тем, кто нашептывал, что только военная диктатура сможет спасти Россию от предателей и большевиков.