Адам Улам - Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года

Только в этом непонятном Петрограде образца 1917 года (и больше нигде и никогда) учреждение Военно-революционного комитета, отменившего приказы правительства, не было воспринято как начало мятежа. Это действительно никого особенно не волновало. Совет республики продолжал обсуждения. Комиссия по иностранным делам 12 октября заслушала доклад о состоянии дел в русской армии, кстати вполне обнадеживающий. Военный министр сообщил, что «солдаты не заражены большевистской идеологией». Да, два миллиона солдат дезертировали с фронта, но ведь шесть миллионов по-прежнему остаются на постах, сдерживая натиск ста тридцати вражеских дивизий. [287]

Правительство Керенского пребывало в коматозном состоянии. Обсуждался вопрос, какие указания следует дать делегатам, отправляющимся на союзническую конференцию в Париж.

Однако кое-кто из меньшевиков и эсеров интересовался, действительно ли большевики имеют что-то на уме. Неужели они настолько немарксисты, что попытаются вооруженным путем захватить власть? Или забыли июльские события? Существовал единственный способ получить ответы на свои вопросы: спросить большевиков.

И действительно, 14 октября, когда приготовления шли полным ходом, Дан выступил против большевистского большинства в Совете. «Мы должны сегодня спросить наших товарищей большевиков, с какой целью они проводят эту политику… Я требую, чтобы большевистская партия дала нам прямой и честный ответ». [288]

Основные большевистские лидеры отсутствовали; они были слишком заняты подготовкой к восстанию, чтобы присутствовать на заседании Совета. Поэтому вопрос был адресован второстепенной фигуре, Рязанову, очень осведомленному в вопросах марксистской диалектики и совершенно бесполезному в практической деятельности. Рязанов в своем ответе действительно продемонстрировал знание предмета. Боже упаси! Большевики, как настоящие марксисты, не могут и помышлять о подготовке вооруженного восстания. Дан должен понимать это. Но, с другой стороны, восстание само готовит себя; строго говоря, причина кроется в политике Временного правительства. Однако, если, паче чаяния, восстание произойдет, большевики не смогут держаться в стороне от восставших масс, требующих, чтобы они возглавили восстание. Спустя четыре дня то же самое сказал Троцкий, но наиболее подозрительных большевистских противников не удовлетворил этот ответ. Надо сказать, что у Суханова был дополнительный повод для волнения: Совет должен был торжественно отметить 25-ю годовщину литературной деятельности Максима Горького, и восстание могло сорвать все планы.

Теперь, с учетом вышеизложенного, становится понятнее, почему Ленин был вне себя от ярости; большевистская верхушка по-прежнему испытывала сомнения в необходимости и своевременности вооруженного восстания. Официально решение о восстании было принято 10 октября на историческом заседании ЦК. Атмосфера, царившая на этом заседании, наложила свой отпечаток на трагикомическую ситуацию Великого Октября. Заседание проходило не где-нибудь, а на квартире нашего друга Суханова. Сам он был меньшевиком, преданным сторонником Мартова и противником любого насилия. А вот его жена, Г.К. Суханова, была большевичкой, и 10 октября она особенно настойчиво просила мужа не возвращаться домой с другого конца города, где он работал. Дорога отнимает у него столько сил, почему бы ему не переночевать в редакции «Новой жизни»? (Суханов был одним из редакторов этой газеты, издаваемой Горьким.) Такой совет возмутил бы многих мужей, но только не Суханова. Общественный транспорт в те дни практически не работал, впрочем, как и все остальное. Самое обидное заключается в том, что отсутствие Суханова на этом заседании не столько ударило по его самолюбию (ведь он оказался в роли обманутого мужа с идеологической точки зрения), сколько нанесло вред истории. Мы имеем весьма смутные представления о том, что произошло на этом важном заседании, лишь потому, что лишились такого неоценимого свидетеля, как Суханов.

На заседании присутствовало только двенадцать из двадцати двух членов Центрального комитета. Но этот факт не имел никакого значения по сравнению с эффектом, произведенным появлением Ленина и Зиновьева. 3 октября ЦК наконец-то принял решение «…предложить Ильичу перебраться в Питер, чтобы была возможной постоянная и тесная связь», и 7 октября загримированный Ленин выехал из Финляндии, благополучно прибыл в столицу и поселился в конспиративной квартире на Выборгской стороне. Краткое изложение речи Ленина на заседании 10 октября не может передать той страстности, с которой она была произнесена. Владимир Ильич опроверг возражения относительно неизбежности вооруженного восстания. Хватит вести бесконечные разговоры. Пора начинать. Собравшиеся были настроены скептически. Урицкий попытался возразить, что большевики еще слабы; Красная гвардия имеет сорок тысяч винтовок, «а этого недостаточно». Можно ли надеяться на поддержку петроградских полков? Вспомните июльские дни. [289]

В конечном счете возобладало мнение одного человека. ЦК принял решение о проведении вооруженного восстания. Против восстания выступили только Зиновьев и Каменев. Однако резолюция, вопреки ожиданиям Ленина, не была четкой и бескомпромиссной: «Признавая, что вооруженное восстание неизбежно и вполне созрело, Центральный комитет приказывает всем партийным органам руководствоваться этим соображением в решении практических проблем…» Вопрос «когда», по всей видимости, не был урегулирован. Политбюро, в состав которого входило семь выборных членов, испытывало большие сомнения относительно восстания, чему в немалой степени способствовали два решительных противника этого авантюрного предприятия, Каменев и Зиновьев.

Бюро не сыграло никакой роли в октябрьских событиях; не существует никаких свидетельств его деятельности. Ленин не собирался работать с двумя персонами, которые, как он теперь считал, совершенно не подходили для партии. Зиновьев и Каменев совершили серьезную ошибку, известив партийные организации противников о своем несогласии с решением ЦК. «Мы глубоко убеждены в том, что объявлять о вооруженном восстании означает не только рисковать судьбой партии, но и судьбой русской и международной революции». На заседании ЦК Зиновьев оправдывал свою пессимистическую позицию тем, что силы большевиков очень малы, а силы контрреволюции велики. Следует дождаться Учредительного собрания. Ленин был в ярости. Эти проверенные большевики, в течение многих лет бывшие его ближайшими помощниками, теперь заняли выжидательную позицию, словно были Сухановыми или Мартовыми. За их путаными объяснениями скрывался примитивный страх, боязнь ответственности, животный страх за собственную жизнь. «Враг сильнее, чем кажется». Не принимая в расчет «вооруженных рабочих, моряков и Красную гвардию», они перечисляли ресурсы врага: «Пять тысяч студентов, превосходно вооруженных, организованных, которые хотят и знают, как сражаться, затем штаб, ударные батальоны… артиллерия, расположенная вокруг Петрограда…» [290]