Герберт Фейс - Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

30 мая британский посол в Вашингтоне лорд Галифакс поинтересовался у Хэлла, как американское правительство отнеслось бы к подобному соглашению. В представленном им меморандуме подчеркивалось, что указанное соглашение будет действовать только в период войны и не коснется прав и обязанностей каждой из трех великих держав, зафиксированных в мирном договоре. Предложение оскорбляло убеждения Хэлла. Он предвидел, что даже такое временное рабочее соглашение может превратиться в договоренность о сферах влияния, подобную тем, что в прошлом всегда являлись причиной конфликта. Поэтому государственный секретарь энергично возражал. И он продолжал возражать, невзирая на довод, что нет никакой практической альтернативы и текущие проблемы доказывают бесполезность объединенной консультации. Да и тот факт, что президент по-прежнему не хочет вмешиваться в проблемы Польши и Балкан, по крайней мере до тех пор, пока не пройдут выборы, не казался ему причиной для отказа менять свою точку зрения. В своем ответе Галифаксу Хэлл, как он вспоминал позже, сказал, что, по его мнению, «…отказаться от наших широких, основополагающих деклараций политики, принципов и практики было бы сомнительным. Если они вытекают их одного или двух важных примеров, таких, как Вы указываете, тогда ни одна из стран-участниц не будет ни иметь прецедента, на котором можно настаивать, ни каких-либо стабильных правил, которым можно подчиняться и настаивать, чтобы им подчинялись и другие правительства».

Черчилль напрямую обратился к Рузвельту. В послании от 31 мая он ссылался на тревожные признаки расхождения в политике между британцами и русскими в отношении Балканских стран, особенно Греции. Он выразил надежду, что президент одобрит предложение, как «практичное», и добавил: «Разумеется, мы не хотим делить Балканы на сферы влияния и, соглашаясь на урегулирование, должны ясно дать понять, что оно применимо только в условиях войны и не влияет на права и обязательства, которые каждой из трех великих держав придется осуществлять во время мирного урегулирования и впоследствии по отношению ко всей Европе. Урегулирование, разумеется, не будет включать в себя каких-либо изменений в нашем нынешнем сотрудничестве в формулировании и выполнении союзной политики в отношении этих стран».

Этот путь, вероятно, казался премьер-министру наиболее естественным, поскольку в ходе переговоров между ним и президентом по зонам оккупации в Германии Рузвельт повторял, что американское правительство не хочет играть никакой роли в этом регионе, как во время войны, так и после нее. В меморандуме Стеттиниусу от 21 февраля 1944 года и в неоднократных обращениях к британцам президент заявлял: «Я не хочу, чтобы Соединенные Штаты взвалили на себя бремя послевоенных преобразований во Франции, в Италии и на Балканах. Это не является для нас естественной задачей – на расстоянии 3500 или более миль. Это определенно задача британцев, в решении которой они гораздо больше заинтересованы, чем мы».

Президент обратился к Государственному департаменту с поручением составить ответ на обращение премьер-министра. Пока поручение выполнялось, 8 июня пришло еще одно послание от Черчилля, где он снова отрицал существование проблемы сфер влияния: «Мы должны действовать все вместе, но кто-то должен нас направлять». Далее он утверждал, что считает разумным, чтобы русские имели дело с румынами и болгарами, так как их войска «посягнули» на эти страны, а Британия – с Грецией и Югославией. Он заметил, что, по его мнению, «в эти времена для страны не может быть судьбы хуже, чем подчиняться решениям, переданным по испорченному телеграфу». Последняя фраза была особенно убедительной: «С другой стороны, мы, насколько возможно, принимаем лидирующую роль Соединенных Штатов в Южной Америке, до тех пор пока вопрос не касается наших кровных дел. Естественно, мы вырабатываем собственную точку зрения на этот вопрос на основании того малого, что имеем».

Содержащийся в послании Черчилля намек на то, что соглашение также должно касаться Болгарии и Югославии, не остался без внимания. Хэлл счел необходимым безотлагательно возразить на него. Президент в своем ответе премьер-министру от 10 июня привел те же доводы, что и Хэлл. В ответе на жалобы премьер-министра по поводу сложности достижения совместных решений президент заметил: лучше было бы выработать механизм консультаций для выяснения «недоразумений» и сдерживать любые порывы установить сферы влияния.

Суть ответа Черчилля была следующей: «Если каждый будет советоваться со всеми прежде, чем что-либо предпринять, наступит паралич действий. В этих балканских регионах наступление события всегда будет опережать анализ меняющейся ситуации. Кто-то должен взять на себя ответственность и принимать меры». Упоминая о событиях в Греции, он сказал, что, если бы при этом кризисе они занялись сложными консультациями, в результате получился бы хаос; вместо этого, слаженно и гибко работая вместе, они с Рузвельтом сделали большое дело. Затем премьер-министр спросил: «Почему такое эффективное управление должно нарушаться комитетами из чиновников средней руки, подобными тем, что мы насаждаем по всему миру?» Он счел вполне естественным, что Россия. которая имеет в Румынии большое влияние, должна играть там лидирующую роль, и она, вероятно, в любом случае добьется этого. В конце он попросил дать предложению испытательный срок в три месяца, после чего три державы его пересмотрят.

Хэлл на несколько дней уехал из Вашингтона. Рузвельт воспользовался его отсутствием и рискнул действовать без его совета. 12 июня он информировал Черчилля, что согласен на этот короткий испытательный срок, добавив: «Мы должны осторожно дать им понять, что не устанавливаем никаких послевоенных сфер влияния». Он отправил это послание, не посоветовавшись с Государственным департаментом и не известив Хэлла, когда тот вернулся в Вашингтон. Это вызвало замешательство и возбуждение.

Дело в том, что в тот же день Государственный департамент вручил британскому послу в Вашингтоне меморандум, который, как он полагал, президент предварительно одобрил и в котором снова перечислялись наши протесты.

Потом, 17 июня, по-прежнему не зная о послании Рузвельта к Черчиллю, Хэлл написал президенту, что, по его мнению, сейчас еще важнее, чем прежде, оспорить соглашение, поскольку в него, по-видимому, следует включить Болгарию и Югославию. Вместе с этим письмом он представил на рассмотрение текст другого послания, которое Рузвельту предстояло отправить Черчиллю. То, что произошло позже, не поддается никаким объяснениям. Президент, вероятно огорченный возникшим недоразумением, чтобы успокоить Хэлла, направил Черчиллю послание противоположного смысла. В нем он не только повторял обвинение в ошибочной политике, но и жаловался на британцев, поделившихся своей идеей с русскими, не выяснив предварительно нашего мнения по этому вопросу и так и не узнавших бы его, если бы русские не попросили их получить наше одобрение.