Герберт Фейс - Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

Еще одна возможная линия действий дала бы первоначальный импульс тайным движениям, имеющим целью свергнуть Гитлера: обещание, что, если это произойдет, союзники пересмотрят свою политику в отношении условий капитуляции и будущего отношения к Германии. В этой связи представляет интерес, что писал по этому поводу Аллен Даллес, представитель ОСС в Швейцарии, тайно общавшийся с членами группы, пытавшейся в июле 1944 года убить Гитлера: „Пересматривая свои записки тех дней (июль 1944 года), я нахожу, что группу „заговорщиков“ побудило к действию в высшей степени безобидное заявление мистера Эттли в палате общин о том, что якобы прежде, чем состоится новое обсуждение ситуации в Германии, сами немцы должны сделать первый шаг к избавлению от своего преступного правительства. Немецкий народ также воодушевило заявление, сделанное в это же время премьер-министром Черчиллем, в котором ему рекомендовалось свергнуть свое нацистское правительство. Я настаивал, чтобы Америка сделала подобное же заявление, поскольку был убежден, что, каков бы ни был результат дела „заговорщиков“, сама попытка свергнуть Гитлера, успешная или нет, поможет приблизить конец войны. Ничего подобного сделано не было“.

Могло ли появление этого заявления помочь тайному заговору против нацистских лидеров или даже заставить его принять иную форму, неизвестно.

Но все безрезультатно.

В сентябре американцы и британцы совсем растерялись, не зная, как следует поступить с Германией. Как описано в отчете Квебекской конференции, Рузвельт и Черчилль завизировали документ, который предлагал немцам жить на уровне бедности и запретил им снова развивать великую немецкую индустрию. От этой идеи быстро отказались, но слухи об его устрашающих версиях ходили еще долго. Немецкие агентства, чьей задачей было вливание гормонов страха и ненависти в немецкое сопротивление, с успехом использовали ее. Они говорили немецкому народу, что наконец-то стал ясен истинный смысл „безоговорочной капитуляции“. В обращении к немецкому народу они сделали вывод, что это равносильно полному уничтожению; или, как написала одна газета: „Немецкий народ должен понять, что мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть, и долг каждого немца сделать все, что в его силах, для победоносного завершения войны и крушения планов этих каннибалов“.

Геббельс использовал эти слухи против немецких сторонников продолжения борьбы на Востоке и прекращения на Западе. Например, в одной из его статей за 21 октября 1944 года читаем: „Вряд ли имеет значение, хотят ли большевики уничтожить рейх одним способом, а англосаксы другим. И те и другие имеют общую цель: они хотят избавиться от тридцати или сорока миллионов немцев“.

Настало время попытаться свести на нет усилия нацистов возбудить ложные страхи перед местью союзников, о которой заявляла их пропаганда. 28 сентября, когда союзные войска и танки пересекли границы Германии, Эйзенхауэр заявил: „Мы идем как победители, а не как притеснители“. Президент в своей речи от 21 сентября, предупредив, что никакой сделки с нацистскими заговорщиками не будет, снова заверил немцев, что они не будут порабощены. В штабе Эйзенхауэра и в Объединенном комитете наблюдалось естественное стремление и дальше убеждать немцев, что им не надо продолжать борьбу, чтобы спасти страну от разрушения и опустошения. Но в ноябре, посоветовавшись с Черчиллем, Эйзенхауэр и Военный департамент сочли: сейчас не время уговаривать немцев, поскольку дела на Западном фронте ухудшились, и немцы могут счесть это признаком слабости. Если русские не дадут таких же гарантий, эффект будет невелик, полагал также премьер-министр. Поэтому 26 ноября он сообщил Эйзенхауэру, что, по его мнению, лучше, чтобы до зимы все продолжалось как есть, добавив: „Я тем временем буду настаивать на безоговорочной капитуляции, к чему вы меня и склоняете“.

Забегая вперед, скажем: в Ялте в феврале 1945 года трем главам государств наконец удалось настолько приблизиться к соглашению, что они одобрили статьи, касающиеся целей союзников относительно Германии, как часть совместного заявления, которое они опубликовали в конце конференции. В нем не было ничего, о чем бы не говорили раньше Черчилль или Рузвельт, но под ним также стояло имя Сталина. В документе говорилось: „Нашей непререкаемой целью является уничтожение немецкого милитаризма и нацизма и гарантия, что Германия никогда больше не сможет нарушать мировое спокойствие… Нашей целью не является уничтожение народа Германии, но, только когда нацизм и милитаризм будут ликвидированы, у немцев появится надежда на достойную жизнь и место в сообществе наций“.

Думаю, после всей этой серии разъяснений немцы, как народ, больше всего боялись не формулы „безоговорочная капитуляция“. Они знали, что причинили миру невероятные муки и их ждет справедливое наказание. Нацистских лидеров ждала смерть или тюрьма; нацистов рангом ниже и их сподвижников – крах и унижение. Для высших военачальников и их штабов настал конец карьеры и власти. Для остальных немцев – убогое существование в разгромленной и оккупированной стране. И почти все боялись возможности власти русских.

У меня создалось впечатление, что поддержка формулы безоговорочной капитуляции мало повлияла на сопротивление немцев, разве что, может быть, в последний период войны. Ведь они стремились и надеялись не только получить гарантию того, что они не будут угнетены, но и заключить сделку с Западом, разобщающую их врагов и позволяющую им избежать наказания и выжить, как сильной стране.

Реальный вопрос для союзников – отличный от тактического – заключался в том, как поступить с Германией и немцами после капитуляции. Читая отчеты, я понял, что другого решения быть не могло, даже если бы некой немецкой группе – вроде той, что в июле 1944 года предприняла отважную попытку, – и удалось бы свергнуть Гитлера и его клику и добиться скорейшего заключения мира. Немцам было слишком много за что отвечать, они слишком боялись, они потеряли обычное право на справедливость в человеческом обществе. При безоговорочной капитуляции или без нее их защищали только выдержка и терпимость их врагов и взаимная недоговоренность между союзниками о действиях на территориях, подвластных Западу и Советскому Союзу.

Принятие решения, как поступить с немцами после капитуляции. было вытеснено разговорами о том, что можно сказать немцам.

Напомним, что Европейскую консультативную комиссию (на заседании которой сэр Уильям Стрэнг из министерства иностранных дел Британии встретился с Уинантом и Гусевым, американским и советским послами в Великобритании) попросили дать рекомендации по условиям капитуляции и созданию органа, который сможет гарантировать, чтобы они выполнялись. Комиссия с самого начала была скована и загнана в тупик. Уинант часто действовал без инструкций; иногда потому, что одно отделение министерства обороны по-прежнему настаивало, что условия капитуляции и оккупации являются чисто военными вопросами и решаться они должны Объединенным комитетом, и больше никем; иногда потому, что различные департаменты американского правительства не могли договориться, как поступить с экономической структурой Германии. Тогда же велись телеграфные споры, самым упорным из которых был спор о зонах оккупации.