Герберт Фейс - Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились

Премьер-министру, который не уставал предупреждать, что Россия может стать тираном Европы, было тяжело слушать интерпретацию Дэвисом его суждений и деятельности. По возвращении в Вашингтон Дэвис в своем отчете написал:

«Я откровенно сказал, что, слушая, как он [Черчилль] столь яростно выступает против угрозы советского господства и распространения коммунизма в Европе и проявляет явное недоверие к честным намерениям Советского Союза, стремящегося к лидерству, невольно задаешься вопросом, не хочет ли премьер-министр заявить всему миру, что он и Британия совершили ошибку, не поддержав Гитлера? Насколько я его понял, он сейчас выражает доктрину, которую провозглашали Гитлер и Геббельс все последние четыре года, стараясь нарушить единство союзников. Теперь он утверждает точно то же самое, что утверждали они, и делает те же выводы».

Черчилль не оценил, как глубоко его предложения огорчили гражданских членов американского правительства, поддерживающих ялтинские соглашения и считающих основным для мира в будущем продолжение сотрудничества с Советским Союзом; и как они встревожили военных, которые по-прежнему стремились к скорейшему завершению войны на Дальнем Востоке. Он собирался несколько встряхнуть их, но, сделав это, лишь напугал. Будучи всегда уверенным, что Соединенные Штаты и Великобритания едины в подходе к основным вопросам, и узнав, что влиятельные американские официальные лица так не считают и, по-видимому, настраивают в таком ключе нового президента, Черчилль, в свою очередь, был шокирован. Можно предположить, что он понял: Дэвис по возвращении поделился с Лихи и остальными своими соображениями, изложенными в отчете. «Премьер-министр, – резюмировал Дэвис, – безусловно великий человек, но, вне всякого сомнения, „первый, последний и на все времена“ великий англичанин. У меня невольно создалось впечатление, что он в основном больше озабочен сохранением позиции Англии в Европе, чем сохранением мира. В любом случае он убедил себя, что, служа Англии, он лучше служит делу мира». Здесь уместен комментарий Лихи: «Это было совместимо с оценкой нашим штабом позиции Черчилля во время войны».

Чувство унижения, оставшееся от встречи и разговора с Дэвисом, проскальзывает в коротком послании Черчилля Трумэну 31 мая после переговоров с Дэвисом: «Я провел приятные переговоры с мистером Дэвисом, о которых он доложит Вам по возвращении. Должен, однако, тотчас же сказать – мне следует быть готовым к встрече, которая будет продолжением конференции между Вами и маршалом Сталиным. Я считаю, что на эту встречу победы, на которой будут обсуждаться важнейшие вопросы, мы все трое должны собраться одновременно и на равных условиях». Трумэн дает изложение этого послания. Любопытно, что Черчилль нигде не ссылается на него, вспоминая об этом эпизоде.

Более свободно Черчилль высказал свое негодование в трехстраничной записке, которую он продиктовал 27 мая после первой беседы с Дэвисом и которую он, как позже вспоминал, передал Дэвису. В отношении предлагаемой встречи со Сталиным премьер-министр написал в своей записке: «Надо понять, что представители правительства его величества не смогут присутствовать ни на какой встрече иначе, как в качестве равных партнеров с самого начала. Иное положение, несомненно, было бы прискорбно. Премьер-министр не видит необходимости поднимать этот спорный вопрос, столь больной для Британии, Британской империи и Содружества Наций». Печатая текст этой записки в мемуарах, Черчилль выделил этот параграф курсивом.

Здесь же Черчилль заявляет, что президент «воспринял эту записку доброжелательно и с пониманием и 29 мая ответил, что обдумывает возможную дату для тройственной конференции». Но Дэвис в своем отчете президенту не упоминает ни о том, что получил записку от Черчилля, ни о том, что передал ее президенту. Он докладывает, что было решено не обмениваться вспомогательными записками. Трумэн не упоминает ни о получении какой-либо записки от Дэвиса, ни о подтверждении этого факта. Фактически он утверждает, что Дэвис не телеграфировал ему подробности своих переговоров с Черчиллем.

Это утверждение все решило. Несколько дней спустя Сталин написал Черчиллю, что был бы рад «в ближайшее время» встретиться с ним и Трумэном в Берлине.

Черчилль предложил назначить встречу на 15 июня, но Трумэн попросил отнести ее на более позднее время. Он сказал, что не может уехать из Соединенных Штатов до июля. На это у него могло быть несколько веских причин, в том числе, вероятно, он хотел дождаться конца испытаний атомного оружия и быть в Америке, пока в Сан-Франциско продолжается конференция Объединенных Наций.

Ведь большая часть американцев связывала свои надежды на мир именно с решениями этой конференции, а не с очередным столкновением умов глав государств. Они хотели принципов, а не сделок или силы. Лучшими средствами для достижения своей цели – прочного мира – они по-прежнему считали принципы. Они полагали, что, если на следующей встрече глав государств будут затронуты основные нерешенные проблемы сохранения мира, а Хартия Объединенных Наций будет одобрена с участием Советского Союза, легче будет вести все переговоры.

Конференция в Сан-Франциско открылась 25 апреля, в тот день, когда американские и советские части встретились на Эльбе. Радио, пресса, пропагандисты и платные службы информации всего мира, привлеченные правительством, хором рассыпались в различных комментариях по поводу заявлений, поступающих из конференц-залов.

В Думбартон-Окс были намечены основные черты организации. Все страны, в том числе и Советский Союз, были удовлетворены. Но многие выразили желание внести кое-какие изменения. И предстояло еще достичь соглашения об основном значении организации и равновесии между входящими в нее нациями. Менее крупные державы требовали большего количества мест, что обеспечивало и большее влияние. Остальные республики Американского континента ожидали, что Соединенные Штаты пойдут навстречу этим желаниям. Британские доминионы, сражавшиеся в войне столь же ревностно, как и все великие державы, считали, что имеют право на соответствующее положение, и надеялись, что британское правительство позаботится об этом. Но Советский Союз рассматривал любое расширение влияния союзников, особенно в странах, тяготеющих к Западу, как опасность его изоляции. До начала конференции в Сан-Франциско советское правительство предупредило, что, не получив гарантий того, что этого не произойдет, оно предпочтет остаться в стороне. Переговоры Молотова с Трумэном в Вашингтоне и встречи с американской делегацией в Сан-Франциско прошли тяжело и сдержанно.