Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Пробыв несколько времени в Москве, мы поехали в имение князя, село Полуектово, разоренное войною. Здесь князь занялся облегчением своих пострадавших крестьян и исправлением их жилищ. При нашествии французов семьи удалились в леса, откуда возвратились на свои пепелища. Князь приказал выдать им бесплатно лес, провиант и семена на посев. Мы поселились в доме, занимаемом управляющим, потому что большой господский дом был разорен. В нем стоял какой-то маршал, а может быть, сам Наполеон, как рассказывали тогда. Все тогда бежало, и некому было разузнавать, кто занимал дом, а знали, что тут стоял один из высших начальников. Тут мы пробыли всю осень до зимы. А чтобы доставить какое-нибудь развлечение молодой княгине, князь пригласил в Полуектово известного исторического шута Ивана Савельича, который перед занятием Москвы развозил по домам патриотические афишки по поручению графа Ростопчина. В Москве его все знали. Он разъезжал в маленькой коляске с шутовскою сбруей, в шутовском французском кафтане, провожаемый толпою мальчишек. Он был маленького роста, плотный, совершенно лысый; походка его была очень странная, как будто он подкрадывался к чему-нибудь, вся фигура его была вполне шутовская. Он и в Полуектово явился в своем шитом французском кафтане, с вышитою ермолкою на лысой голове. С каким страхом я посматривал на него, когда он крадущимся шагом вошел в гостиную, где я учился у стола и писал урок, заданный мне сестрою, которая сидела возле меня; и когда он вздумал подойти к столу и положил мне на голову руку, я так испугался, что забился в самую глубь дивана. Он знал много французских слов и в искаженном виде перемешивал их с русскими всегда шутовски и остро; тершись в большом свете, он понимал французский разговор, был умен и остер в своих шутках. Он очень не любил, если кто-нибудь относился с презрением к шутовству. Так что когда он однажды услышал, что кто-то сказал: "Только в Москве еще водятся шуты, а уже в Петербурге их нет", то он заметил, довольно дерзко, в защиту Москвы и шутов: "Почему в Петербурге нет шутов? Потому что как только появится шут, то его сейчас же посадят…" Страх мой, впрочем, продолжался недолго, и так как я был страшным шалуном, то скоро сам стал подшучивать над ним так, что иногда шут сердился и без всякого шутовства грозил пожаловаться на меня князю.

Возле дома была вековая тенистая роща, где мы с княгиней и сестрой гуляли каждый день. Огромные деревья этой рощи служили постоянным жилищем бесчисленному множеству грачей, оглашавших воздух своим неумолкаемым карканьем. Роща эта тянулась вдоль оврага, служившего руслом небольшому ручью, впадавшему в реку Руза. До реки был довольно крутой спуск на дно оврага со стороны рощи.

Когда наступили морозы, спуск этот поливали для нашего катанья в санках, что мы делали каждый день, гуляя с княгиней и сестрой в роще. В катанье участвовали я, сестра, горничные девушки и мальчики. Иван Савельич, в своей волчьей шубе, всегда первый садился в санки и, конечно, со всевозможными шуточными движениями; но только что он готовился спускаться, как я переворачивал санки задом наперед, и он, вывалившись из них, скатывался в одной своей шубе, что, конечно, не входило в план его шутовства. Раздраженный, он поднимался с санками на гору, грозя мне мщением. Однажды, однако ж, я своими шалостями чуть было не погубил его. Он всегда сопровождал нас на гуляньях с княгиней и сестрой, и я всегда надоедал ему своими шалостями, а когда в этот раз он погнался за мною, я, спасаясь, вбежал на замерший пруд. Тогда лед еще не был довольно крепок; меня он сдержал, но когда шут, погнавшись за мною, добежал до середины, вдруг лед под ним обрушился, и он провалился. К счастью, глубина пруда была ему по пояс, и он, проламывая руками лед, мог выйти на берег с помощью лакея. Эта холодная ванна, конечно, сделала шута самым серьезным человеком. Он бросился бежать домой, чтобы скорее осушиться. Княгиня так испугалась, что вскрикнула, а испуг для нее был очень вреден, так как она в то время была беременна. Она очень рассердилась на меня — и было за что, сестра также, и я получил хорошую головомойку. Более всего меня печалило то, что княгиня этот вечер не говорила со мной ни слова; но так как все кончилось благополучно, то князь принял эту шалость снисходительно и только посмеялся.

По вечерам мы часто играли в жмурки. В игре обыкновенно участвовали князь, сестра моя, Иван Савельич, я и две горничные девушки; княгиня же сидела в стороне и, глядя на нас, от души смеялась. Когда случалось с завязанными глазами подходить к ней, то она всегда подавала свою руку, и жмурка удалялась. Игры были превеселые, и шут выделывал при этом всевозможные фарсы, а когда принужден был сильно нагибаться под руками ловящих, то это крайнее напряжение выражалось иногда не совсем скромно, может быть, невольно, а может быть, и по праву шутовства.

Часто также князь садился играть с Иваном Савельичем в дурачки и по окончании игры клал ему под ермолку несколько беленьких бумажек в 25 рублей ассигнациями, так что шутовство было ему довольно выгодно.

Князь часто уезжал в Рузу и всегда брал меня с собою, а для шутки однажды взял Савельича. У князя была тройка лихих донцов, и он всегда по реке все 12 верст скакал во весь дух. Тут выразилась уже нешуточная трусость шута, и в самых комических движениях, что очень забавляло меня и князя.

Бывал у нас рузский исправник по фамилии Белов, славный, веселый человек, который часто бывал у нас, изредка приезжали и другие гости из соседей или городских чиновников. В Рузе мы всегда останавливались в доме исправника. Город Руза, также как и другие города на пути следования неприятельской армии, представлял печальный вид разрушенных обгорелых зданий.

Уже наступила полная зима и очень холодная; говорили, что птицы замерзали на лету! В Петербург мы приехали в январе. Остановились, где потом и жили, в собственном доме князя на углу Английской набережной и Крюкова канала. Помню, как меня, деревенщину, все поражало в этом доме: богатые ковры, зеркальные окна, огромные комнаты, дорогие и изящные вещи, между которыми помню большую малахитовую вазу, стоявшую посреди комнаты, похожую на купель, только много выше купели, художественной отделки. Помню, как начали приезжать к нам различные знатные лица, мужчины и дамы, александровские генерал-адъютанты и флигель-адъютанты, из которых некоторые были товарищами князя по военной службе. Княгиня обладала такою красотою, такою прелестью обращения и таким умом, что нельзя было не восхищаться ею всем посещавшим ее блистательным военным той рыцарской эпохи и не сделаться ее поклонниками.

Князь начал службу в Семеновском полку; делал молдавскую кампанию адъютантом Милорадовича. В этой кампании он едва не погиб, хотя и не в сражении. Проходя вечером куда-то по поручению начальства, он попал в колодезь и пробыл в нем несколько часов, упершись спиной в одну стену, а ногами в другую. Он долго кричал, но сначала никто не слышал, и он уже терял последние силы, как наконец по счастью шедшие мимо солдаты услыхали крик и вытащили его.