Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Как не вспомнить наши летние купанья в живописной Вороне; зимние катанья с горы при лунном сиянии, которые мы готовы были продолжать бесконечно и которые всегда оканчивались по голосу матушки, выходившей на крыльцо и звавшей нас к чаю. После чаю матушка и сестры, когда были дома, садились за работу; иногда кто-нибудь читал вслух, а я в это время забирался на диван и засыпал; но по большей части вечерами собирались у управляющего или у нашей соседки Н.И. Пальмен.

Не забуду также нашего доктора Андрея Андреевича Марциуса, который часто брал меня с собою в поле для собирания трав и объяснял мне их названия и пользу. Мы все очень любили доктора, который был очень дружен с нашим семейством, очень часто бывал у нас и, помню, пел очень приятно немецкие арии, с аккомпанементом фортепиано. В Ершове была большая больница, которою он занимался вполне добросовестно, и все больные любили его за попечение о них. По-русски и по-французски меня учила вторая старшая сестра, по-немецки сама матушка и сестры, которые все знали немецкий язык. Старый дьякон отец Егор, подергивавший ногою даже при служении (это была его болезнь), преподавал катехизис. Когда наступило время взять из института мою старшую сестру, матушка сама поехала за нею в Петербург и увезла сестру Софью, двумя годами старше меня и бывшую товарищем во всех играх и удовольствиях наших. Очень грустно было расставаться; мы, как водится, поплакали, крепко расцеловались и, проводив их, остались одни под начальством второй по старшинству сестры Елизаветы.

Во время этого отсутствия матушки, в один ясный зимний день мы отправились кататься с горы, взяли меньшого брата и, как-то неловко усадив его в санки, пустили с горы; нога у него подвернулась под санки и была вывихнута. Сделалась страшная тревога, бедного мальчика перенесли в кроватку, послали за костоправом, и при его крике во время выправления ноги мы были в большом страхе и горе, особенно боялись за матушку, которую это несчастье должно было сильно огорчить. Мы наперерыв старались занимать его то картинками, то разными игрушками. Костоправ был очень искусен, и нога его скоро стала заживать, но когда возвратилась матушка, он едва только начал ходить.

По возвращении матушки уже приближалась знаменитая эпоха нашествия французов. В Ершово наехало много знатных господ, в том числе были побочные дети графа Алексея Кирилловича Разумовского, Перовские, и другие из родственников графских, оставившие Москву. Особенно помню Перовских и Дашковых. Семейство Перовских, детей графа Разумовского, жило тогда в Москве, на Гороховом поле, в его огромном доме, сам же граф был в Петербурге; но когда решено было сдать Москву французам, он по эстафете прислал в московскую контору приказание: не медля ни минуты отправить все семейство Перовских в Ершово; это было за несколько только дней до вступления неприятеля. Их посадили в кареты так поспешно, что они в страхе ничего не успели взять с собою и поехали в чем были. Приехали они в сентябре; их поместили в большом графском доме, где было с избытком все, что нужно даже для роскошной жизни. Сопровождали их тетка Пелагея Михайловна Соболевская, родной их дядя Соболевский, тогда известный живописец и художник, два двоюродные брата Подчаские (верно помню) и целая свита разных гувернанток и огромное число прислуги. Девиц Перовских было три: старшая Елизавета Алексеевна была уже помолвлена с Петром Александровичем Курбатовым, вторая Анна Алексеевна, впоследствии графиня Толстая, и Ольга Алексеевна, бывшая за Жемчужниковым. Братья их Александр, Лев, Василий Алексеевичи были в армии.

Во все время их пребывания было очень весело. Все они посещали наш дом и дом Натальи Ивановны Пальмен, с которой ездили в Тамбов для устройства туалета, так как весь их гардероб остался в добычу французам. В это же время в Ершове была также, по приглашению управляющего Фролова, генеральша Дашкова с прелестной дочерью своей, помнится, Анной Аполлоновной, которая, по возвращении своем в Москву, вышла замуж за графа Шереметева, и с сыном, 9-летним мальчиком Африканом. У управляющего Фролова жила также тогда молоденькая княжна Мещерская, которой он был опекуном и с которою воспитывалась моя вторая сестра Елизавета Петровна. Впоследствии княжна была замужем за Андреем Петровичем Корсаковым.

В это бедственное время для многих Ершово было самым приятным приютом. Тут собралось многолюдное избранное общество, оживлявшее наше сельское уединение. Все вечера комнаты управителя Ивана Михайловича Фролова были полны. И после их отъезда было долго как-то пусто. Теперь уже, конечно, из этого общества немного осталось в живых.

Известия, приходившие с театра войны, были самые неутешительные. Наконец французы заняли Москву, и когда показывалось где-нибудь зарево, то народ выбегал на улицу и в мрачном настроении толковал о том, что это французы жгут наши города и села и что верно и здесь придется встречать незванных. Крестьяне приготовляли рогатины. Выкованы были острия копий, которые крестьяне насаживали на древки, а мы, прокатываясь на палочках верхом, были исполнены самого воинственного жара и чаще заглядывали на лезвия сабли и шпаги покойного нашего отца.

Во мне больше всего производил воинственное настроение "Песенник", большая толстая книга, единственное литературное произведение, тогда мне доступное по возрасту. Нас тогда еще не баловали бесчисленными новейшими изобретениями, как занимают ныне детские головы разными научными историйками, а иногда и бреднями. В "Песеннике" я из разных солдатских суворовских песен научился гордиться тем, что я русский, член великого народа, войска которого прошли Альпы, Дунай и Кавказ, как сказано было в "Песеннике":

Музыку по слуху переняли мы у старшей сестры, которая училась петь в Екатерининском институте и которая пела все появлявшееся тогда в музыке патриотического характера:

Также защитника Петрова града — "Велит нам славить правды глас" с припевом:

Словом, старый песенник довел нас до того, что мы в самом деле думали при появлении французов сражаться до последней капли крови, не думали о том, что бегство бессильно.

Когда французов погнали из России, тогда ходили все смотреть на партии пленных, как прежде на проходившие войска, стягивавшиеся к театру военных действий. Пленных пригоняли во множестве. И что за жалкие, изможденные, оборванные бедняки были эти грозные победители? К чести нашего доброго народа надо сказать, что он принимал их с состраданием, кормил их и прикрывал, чем мог, наготу их. Я уже не говорю о благородных семействах, которые теперь оказывали им помощь во всем, но и простой народ, с яростью ожидавший врага, с сожалением смотрел на побежденных, конечно, когда этот враг уже бежал без оглядки.